Русь и Орда - Михаил Каратеев

— И это похоже на твой, русский Карачев? — спросила очень довольная Фейзула.

— Ну, по правде сказать, не весьма, — засмеялся Василий. — Да ведь и татары-то на русских непохожи. Кто знает, еще захотят ли они жить в этих домах, или зря мы старались?

— Ты их князь и повелитель — прикажи, и будут жить. В нашем улусе твое слово закон.

— В этом я неволить никого не хочу. Домов все равно мало — кто сам пожелает, пусть в них и живет, а другие вольны оставаться в юртах и кибитках.

Беспокойство Василия оказалось, однако, напрасным: желающих поселиться на зиму в домах нашлось гораздо больше, чем они могли вместить, и пришлось распределять их по жребию.

Когда в новом городке затеплилась оседлая жизнь и все было налажено, Василий передал бразды правления тысячнику, а сам с небольшою частью людей отправился на зимовку в Чингиз-Туру, куда уже возвратился и хан Мубарек.

Теперь все помыслы его снова были связаны с поездкой Никиты. Василий ждал его с лихорадочным нетерпением и, начиная с середины октября, вскакивал и бросался ко входу всякий раз, когда у его шатра останавливался какой-нибудь всадник. Но прошел весь октябрь, наступил ноябрь, земля уже оделась в белые одежды зимы, а Никиты все не было.

Глава 54

В лето 6849 преставился князь великии Иван Данилович Калита, во иноцех и в схиме и положен бысть в церкви святого архаггела Михаила, юже сам созда…

Того же лета злыя крамольници Брянци, сшедшеся вечем, убиша князя своего, Глеба Святославича…

Того же лета умре князь великий Литовскый Гедимин…

Лета 6850 умре царь Узбек Ордынский и сяде по нем в Орде на царствии сын его Чанибек, убиша братьев своих старейших.

Из русских летописей

Никита возвратился лишь в конце ноября, когда Василий уже почти потерял надежду его дождаться, думая, что с ним что-нибудь произошло в дороге или он остался зимовать на родине. Едва взглянув на приехавшего друга, князь понял, что надо готовиться к плохим известиям: Никита сильно исхудал, вид у него был удрученный, в бороде заметно проглядывала седина.

Они встретились и расцеловались, как братья. Соблюдая древний обычай, Василий, хотя и горел нетерпением, не задал ни одного вопроса, пока Никита не подкрепился с дороги и не выпил объемистый кубок вина, поднесенный ему Фейзулой. Не торопился рассказывать и Никита, и это еще более обеспокоило Василия.

— Ну, теперь выкладывай все, — сказал он, когда Никита, помолившись, встал из-за стола и пересел к очагу. — Чует мое сердце, что недобрые вести ты привез… Как там Елена?

— О семейственном поведаю после, — твердо, почти властно сказал Никита, — а сперва выслушай о делах княжества твоего и всей Русской земли.

Василий бросил на своего верного слугу и друга удивленный, встревоженный взгляд, но возражать не стал.

— Ну, сказывай, — только промолвил он.

— Новостей я привез немало, — начал Никита, — есть среди них и худые, и добрые. Однако, чтобы ничего не упустить, лучше начну не с них, а поведаю тебе все по порядку.

В пути никто меня не тронул и ни малых трудностей не было. Доехал я хорошо и к концу месяца августа был уже в Брянске. Остановился, как ты мне наказывал, у Дмитрия Романовича. Он все такой же, с виду не постарел ничуть, хотя, сам знаешь, лет ему уже немало. Обрадовался мне, как родному сыну, да и удивлен был изрядно. Ну, да это не к делу… Засели мы с ним, глаз на глаз, в трапезной и просидели целую ночь, до свету. Сперва я ему поведал все о тебе и о наших делах, а там и он начал рассказывать мне, что ныне творится на матушке-Руси. И хотя к нам, за Каменный Пояс, вести о том не доходили, а всяких дел там случилось немало.

Перво-наперво нет уже в Брянске князя Глеба Святославича. Минувшею зимою, как раз на Николин день, прибыл в Брянск из Москвы митрополит Феогност, думая помирить князя с народом. Уж не знаю, его ли тут почин был, либо просил о том брянский владыка Исаакий, а может, и сам Глеб Святославич, — но только приехал он, отслужил обедню и велел созывать вече. Ну, созвали. Стал там митрополит говорить то да се, что всякая власть от Бога и потому христиане должны ей повиноваться, однако народ тому не внял и крепко стал на своем: не хотим, говорят, такого князя, да и только! Он-де своей земле не отец и не хозяин, а наипервейший ворог. Пусть убирается из Брянска, покуда цел, а мы к себе другого князя призовем! Митрополит давай их увещать, а они хоть бы что, только пуще распаляются. Ну и начали из толпы кричать обидные для князя слова, а он тут же стоит.

Может, оно бы и обошлось, ежели бы он стерпел и повинился народу. Но ты его, чай, знаешь. Он тоже стал поносить брянцев дурными словами. «Я, говорит, вас, собачьих детей, силою заставлю меня чтить, коли добром не хотите!» — да тут же и хлестнул вечевого старосту наотмашь, плетью по рылу. И это переполнило чашу: как ни кричал владыка митрополит, тщася не допустить до кровопролития, народ вконец озверел и тут же порешил Глеба Святославича, а вместе с ним воеводу Голофеева и тех дружинников, кои пытались его защитить. Но таких, говорит Дмитрий Романович, было вовсе мало. Остальные же и с места не сдвинулись, ибо всем уже Глеб Святославич был ненавистен.

— Кто же теперь княжит в Брянске? — спросил Василий.

— Никого нету. Из всего брянского роду остался один только князь Димитрий Александрович, который сунулся было в Брянск, но посадские его к себе не пустили. Тогда он подался в Москву, где, сказывают, просватал свою дочь за княжича Ивана, второго сына Калиты. Быть может, с помощью Москвы думает в Брянске сесть. Смоленский князь, Иван Александрович, тоже навязывал брянцам на княжение своего меньшого брата Василея, но они и слушать его не схотели. Ждут тебя и говорят, — никого иного к себе не примем. Со всеми этими вестями по ранней весне послал Дмитрий Романович к тебе гонца. Поелику он сюда не прибыл, должно быть, погиб в пути от какой случайности либо схвачен татарами хана Узбека.

— А у нас в Карачеве что делается?

— В Карачеве все тихо и спокойно. Винюсь перед тобой, Василей Пантелеич, в этом ослушался твоей воли: побывал в нашем городе самолично. Больно уж хотелось на него своими глазами глянуть. Вестимо, пробрался я туда втайности: ночью подъехал к Лаврушкиной избе и постучал. На стук мой вышел Лавруха и, как признал меня, чуть наземь не свалился. Ну, впустил он меня в избу, и там просидел я два дня и две ночи. По первому дню, как стемнело, Лаврушка привел Семена Никитича Алтухова, и мы с ним, как и с Дмитрием Романовичем, прогутарили целую ночь.

— Что же он тебе рассказывал?

— Обсказал он мне все, что там было после твоего отъезда. Карачевский люд по тебе дюже скорбел и Тита Мстиславича принял неласково, особливо поначалу. В Карачев он пожаловал лишь после того, как доподлинно сведал, что ты землю отцов покинул и подданным своим наказывал принять его с покорностью. С хлебом-солью к нему навстречу никто не вышел. В хоромах княжеских не застал он живой души — челядь вся разбежалась либо попряталась, дружинники разошлись по домам, — все было пусто, как после мора, лишь на воротах болтался исклеванный вороньем труп боярина Шестака.

Ну, зажил он там со своими козельцами, а всем нашим служилым людям велел сказать, что неволить никого не станет: кто, мол, хочет ему служить, он того примет и будет милостив, а кто не хочет — тому полная воля. С воеводами и с детьми боярскими говорил он особо, был с ними ласков и просил не оставлять без защиты родную землю. И тогда, посовещавшись промеж собою и памятуя наставления твои, почти вся дружина наша порешила, покуда ты не вернешься, служить новому князю.

Тит Мстиславич после того случая в Козельске сделался тихий и смирный, стал не столь прижимист и все больше Богу молится да беседует с попами. Велел заложить в Карачеве новую церковь, во имя святого мученика Трофима, чья память празднуется в тот злоключивый день двадцать третьего июля. Ну, помаленьку все будто обтерпелись, и жизнь пошла своим чередом. Тита Мстиславича в народе не вельми любят, ибо порядки при нем возвернулись старые — того, что делал для людей ты, он не делает, — но все же, говорят, князь он смирный и с ним ладить можно.

Княжич Святослав находится при нем, в Карачеве, и ему соправительствует, а молодших сыновей рассадил он по уделам: Ивана в Козельск, а Федора в Елец. К слову, Иван Титович женился на дочери рязанского великого князя. В Болхове ныне никого нет, и в Звенигороде княжит Федор Андреич. Про него сказывают, что князь он хотя и молодой, но хороший, не в отца, и народ его любит.

— А как Алтухов? Добро ли ему воеводится у нового князя?

— Нет, воеводство он почти сразу оставил. Сам он мне о причине того не рассказывал, но говорил Лаврушка, что у него с княжичем Святославом с первых же дней приключился неполад, от которого все и пошло: княжич худо сказал о тебе, а Семен Никитич не стерпел и ответил что-то для него вельми обидное — вроде того, что он, Святослав, у такого князя, как ты, и конюхом быть недостоин. Опасаясь недовольства карачевской дружины, тронуть его они не посмели, но от воеводства он отказался сам и сейчас живет на покое, в своей вотчине. Говорит: «Покуда я отдыхаю, а вот возвратится князь Василий Пантелеевич, и делов у меня опять будет немало».