Мое преступление - Гилберт Кийт Честертон

волос, был единственным оставшимся носителем столь громкого имени.

Последним из собравшихся был личный секретарь Солта, тоже слишком скучный и обыкновенный для ближайшего помощника столь яркой и непредсказуемой личности. Гэйл снова напомнил себе, что даже поэтам дозволено сходить с ума лишь тогда, когда окружение может это сумасшествие уравновесить. Он подумал отстраненно, что у Байрона наверняка был дворецкий, возможно, даже отменный, и что даже великий Шелли, скорее всего, посещал зубного врача. И этот зубной врач наверняка не особенно отличался от любого другого.

Тем не менее ощущение странного контраста не отпускало его, и сам он чувствовал свою неуместность на этом совете людей практичных и деловых – что он-то мог им сказать или посоветовать? Его сюда привел доктор Гарт, на него он и смотрел, пока Гюнтер, поверенный, обрисовывал собранию общее положение вещей.

– Мистер Хатт утверждает, – сказал юрист, на секунду останавливая взгляд на сидевшем напротив секретаре, – что он беседовал с мистером Солтом в прошлую пятницу в его квартире в два часа пополудни. До сего времени я полагал, что это и был последний раз, когда пропавшего кто-либо видел. Но час назад мне позвонил незнакомец, который утверждает, что провел в компании Солта шесть или семь часов уже после упомянутых событий, и сейчас он находится на пути сюда, в контору, чтобы сообщить нам подробности. Если его рассказ окажется правдоподобным, мы, возможно, хоть что-то узнаем о местонахождении или участи мистера Солта. Так что давайте подождем его прибытия…

– Полагаю, он уже здесь, – сказал доктор Гарт. – Я слышал, как дверь внизу открывалась, и вот кто-то уже шаркает ботинками по крутой лестнице закона.

Секунду спустя худощавый человек средних лет проскользнул в комнату – в том, как на нем сидел потертый, но еще более-менее презентабельный серый костюм, угадывались последние отблески былого лоска. Его длинные темные волосы были разделены пробором ровно посередине, и узкая борода, обрамлявшая смуглое лицо, была тоже разделена надвое и свисала прядями. Войдя, он повесил на спинку стула черную шляпу с широкими полями и низкой тульей, при взгляде на которую сразу думалось об уютных кафе и цветных огнях Парижа.

– Меня зовут Джеймс Флоренс, – сказал он, четко выговаривая звуки. – Мы с Финеасом – очень давние друзья и в юности часто вместе путешествовали по Европе. Я полагаю, что и в его последнем путешествии я был его компаньоном…

– Последнем… – хмурясь, повторил поверенный, внимательно его разглядывая. – Вы хотите сказать, что Финеас Солт мертв, или же просто пытаетесь нас шокировать?

– Ну, либо он умер, либо что-то еще более шокирующее с ним случилось, – ответил мистер Флоренс.

– О чем вы? Что может быть большим шоком, чем смерть?

Незнакомец мрачно уставился на него, потом сказал просто: «Понятия не имею».

Юрист раздраженно дернулся, будто услышав неуместную шутку, и Флоренс поспешил добавить: «Но я все еще пытаюсь понять».

– Ну-с, – сказал Гюнтер после паузы, – рассказывайте. Представлю присутствующих: как вам уже известно, я – поверенный мистера Солта. Это – его брат Джозеф, также мой клиент. Доктор Гарт – семейный врач, а это – мистер Габриэль Гэйл.

Незнакомец поклонился и уселся на предложенный стул.

– В прошлую пятницу, около пяти часов вечера, я зашел навестить старого друга Финеаса. В дверях мы разминулись с присутствующим здесь джентльменом.

Он кивнул секретарю, мистеру Хатту, человеку сдержанному и молчаливому. Он успешно скрывал свое истинно американское имя Хирам, но выражение истинно американской непробиваемости на его длинном лице скрыть было сложнее. Хатт спокойно взглянул на новоприбывшего и, как обычно, ничего не сказал.

– Я застал Финеаса в настроении тревожном, даже несколько ожесточенном. В комнате был беспорядок, будто тут кто-то все крушил, статуэтка лежала, сбитая с пьедестала, ваза с цветами была перевернута. Финеас метался по комнате, как лев по клетке, рыжая грива его растрепалась, борода горела огнем. Я подумал было, что у него порыв вдохновения, поэтический угар – но он сказал мне, что был с дамой. Актриса, мисс Герта Хэзевей, лишь недавно его покинула.

– Погодите-ка, – прервал его поверенный. – Но ведь и секретарь к тому моменту только-только ушел. А вы о даме ничего не говорили, мистер Хатт!

– Такое у меня правило, – пожал плечами Хатт, нисколько не смущаясь. – Вы меня про даму не спрашивали. У меня были свои дела, я их сделал и ушел, о чем вам и сказал.

– Но это очень важная деталь! – сказал Гюнтер с сомнением. – Если Солт и эта актриса швыряли друг в друга вазы и статуэтки… можно предположить, что они в чем-то не сошлись во мнениях.

– Финеас порвал с ней, – кивнул Флоренс. – Он мне сказал, что сыт по горло подобными забавами и всем остальным в своей жизни тоже. Он был чрезвычайно возбужден и, судя по всему, уже несколько пьян. Тут он достал бутыль абсента и сказал, что мы с ним должны непременно выпить за старые добрые деньки в Париже, ибо пришел последний раз или последний день, как-то так он выразился. Лично я абсента давно не пил, но помнил о нем достаточно, чтобы сказать: Финеас к нему уже обстоятельно приложился. А ведь абсент – не вино, не бренди, он человека приводит в необыкновенное состояние, сродни наркотическому трансу от гашиша. И вот Финеас выскочил из дома, объятый этим зеленым пламенем. Вывел свою машину, правильно завел мотор, хорошо рулил – абсент не мешает сосредоточиться. Гнал все быстрее и быстрее, мимо трущоб Олд-Кент-роуд, на юго-восток, прочь из города. Меня он, конечно, тоже с собой утащил, будто загипнотизировав дикой энергией и веселостью, но, признаюсь, я чувствовал себя все более неуютно, пока мы мчались по проселочным дорогам,