Вольный стрелок - Ольга Миленина

— Нет-нет, пойдемте! — выпалила она, видно, решив, что мое общество предпочтительнее. — А говорить — о чем?

— Ну как — об Улитине, конечно. — Я слегка придерживала ее пальцами за локоть — не сомневаясь, что со стороны мы смотримся очень странно, особенно если учесть, что она выше меня на голову и худая, а я такая плотненькая. — Вы ведь в курсе, что Улитина убили, верно?

Я почувствовала, как она передернулась — и как у меня все замерло внутри. Потому что хотя я не верила, что это именно она, — но внутри появилось ощущение, что мне повезло. Так повезло, как бывает только в сказке. Так, как не везло ни разу в ходе последнего расследования. В котором все давалось с боем, с трудом, с проблемами.

— Дело в том, Лена, что охранники поселка, последними видевшие Улитина, уверяют… — Я сделала паузу, зная, что сейчас скажу, но не зная, какой будет ее реакция. Не зная, упадет она в обморок, или заорет, или ударит меня и бросится бежать. — …Уверяют, что с ним в машине сидела девушка, очень похожая на вас. По крайней мере их описание совпадает с вашей внешностью. Так что мы вас давно искали — и поверьте, что нашли бы через две-три недели. Но…

Это было невероятно, фантастично, смешно даже — но, судя по всему, я угадала. Потому что она остановилась, не поворачиваясь ко мне, не пытаясь вырываться, съежившись, став меньше ростом. И молчала.

— Разумеется, вас никто ни в чем не обвиняет, Лена. — Я сделала голос чуть помягче. — Мы сейчас проедем к нам, на выходе уже ждут наши сотрудники с машиной, и все проверим. Официально — просто снимем с вас показания как со знакомой покойного, возможно, способной пролить свет на обстоятельства его смерти. А заодно вам придется объяснить, что вы делали в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое марта — после чего мы вам устроим очную ставку с охраной поселка. Снимем отпечатки пальцев — там их много осталось в доме — и проверим, не вам ли принадлежит забытый впопыхах предмет туалета. И…

— Это… не я… — выдавила она наконец, выдавила так, словно в горле стоял спазм и требовались невероятные усилия, чтобы произнести хоть слово. — Не я…

— Да вы не волнуйтесь, Лена, — мы разберемся, — заверила ее безо всякой угрозы в тоне. — Ну что вы так нервничаете — разберемся, вы нам все расскажете, извинимся перед вами, если ошибка вышла. Зачем же нервничать? Может, дать вам сигарету?

Она кивнула мелко несколько раз подряд, и я вытащила из сумки «Житан», протягивая его ей, поднося к сигарете зажигалку. Глядя, как она затягивается сильно, не замечая, кажется, крепости «житанины». И закурила тоже, судорожно думая про себя, как быть теперь.

Я не собиралась сдавать ее милиции, даже если она его убила, — я, в конце концов, журналист, а не следователь, тем более что милиция никакого дела так и не завела, не могла она признать, что Улитина убили, и повесить на себя обвинение в попытке скрыть громкое преступление и очередную нераскрываемую заказуху. И все, что мне надо было, — это узнать, кто именно его убил, и желательно — за что. Прямо сейчас узнать, прямо здесь, и чем быстрее, тем лучше — потому что она могла выйти из своего состояния и отказаться со мной разговаривать.

Мне надо было это узнать чисто для. себя. Потому что, в конце концов, я занималась этим вопросом целых три недели-и не нашла на сто процентов точного ответа. И то, что я его не нашла — сейчас, стоя в пяти метрах от могилы Улитина, я могла это признать, — меня беспокоило до сих пор. Потому что я профессионал, и, если влезаю во что-то, мне надо выяснить все до конца.

Я не думала в тот момент о том, что если узнаю что-то, то вернусь в редакцию и сразу засяду за продолжение материала, — хотя это подразумевалось, конечно. Я не думала о том, что главный схватится за Голову, о том, что у меня не будет доказательств, поскольку она уйдет и растворится навсегда. О том, что публикация такой информации может навлечь на меня очень серьезные неприятности.

Просто в эту секунду ничто не имело значения, кроме одного — узнать.

— В принципе мы можем с вами договориться, Лена. — Я сделала голос максимально мягким и даже приветливым. — Если вы мне расскажете, как все произошло, — без протокола, прямо здесь расскажете, только мне, — то я вас отпускаю. Мы, конечно, и сами догадываемся, как все было, — но… В общем, если вы мне расскажете правду, то я вас не видела. Вы меня поняли?

Она посмотрела на меня наконец — широко раскрытыми, полными страха и недоверия глазами. Но я молчала, я ждала, пока до нее дойдет то, что я сказала уже. Надо было бы отвести ее подальше — мы в каких-то пяти метрах от улитинской могилы стояли — и свернуть за угол, чтобы не торчать тут на виду. Но я не хотела ее отвлекать.

— Сначала, да? — Я не совсем поняла вопрос, но кивнула на всякий случай. — Мы восьмого марта познакомились — был показ, фуршет потом, он подошел, сказал, что я ему понравилась, в ресторан пригласил. Мне девчонки наши потом рассказали, что он такой… что со многими знакомится, а с одной девчонкой, что у нас работала, встречался долго, давно уже. А я… Он такой был — с ним весело было, и вообще…

— Может быть, вернемся к той ночи? — Я догадалась наконец, что она не так меня. поняла и что означает ее «сначала». — Вы мне расскажите, что произошло, — все, что было, — и уходите. Вы меня понимаете, Лена?

Она кивнула неуверенно — кажется, уже настроившись на рассказ об их отношениях. Но мне не нужны были ее эмоции, мне нужно было имя. Настолько нужно, что я ощущала дрожь внутри и гадала с нервным азартом, чье именно имя она назовет.

Хромова? Мне хотелось, чтобы это был именно он, — хотя я не представляла, как и что напишу в этом случае. Уральцева? Это было возможно, очень возможно, несмотря на все его заверения в обратном, — наверное, он мог получить с Улитина большую часть долга и оставить деньги себе, не став делиться со своими близкими, которым банкир тоже был должен, а Улитина кончить, чтобы никто об этом не узнал. Кого-то из «Нефтабанка»? Тоже возможно — несмотря на все продемонстрированные мне документы. Несмотря на то что глава их службы безопасности так складно мне все объяснил. Или — или это будет имя, которое мне еще незнакомо?

Я не знала — и очень хотела узнать. Поскорее, побыстрее, в следующую секунду. И потому, наплевав на то, что ей, возможно, надо сосредоточиться, поторопила ее коротким и резким «Ну?!».

— Я… Да, я поняла — да… — Она поежилась от моей команды. — Мы приехали — не помню, в десять или в полдесятого, так где-то. Были в ресторане, а потом к нему. Приехали — и он сказал, что пойдем в спальню. Он… он меня любил, говорил, что хочет все время, даже когда на работе. И мы пошли сразу — а потом я домой хотела позвонить, на часы посмотрела, а уже больше двенадцати. А он мне: домой не поедешь, сейчас отдохну, в сауну пойдем. Смеялся еще, что я его утомила, — дышать, говорит, тяжело, рука левая не поднимается, и вообще весь бледный такой, и все из-за меня. Я ему говорю: ты поспишь, может? А он меня в сауну потащил, и там опять…

— И? — поинтересовалась я строго. — И что дальше?

— А потом… он сказал, что выдохся совсем. Там так жарко было, а он так долго меня… Вы понимаете? Он вообще такой был — я таких не видела, никогда. А потом мы оттуда ушли — ему плохо стало, сказал, что от жары. А я в медучилище училась, год, правда, — сказала, что ему надо таблетки выпить, что раз рука левая болит и дышать тяжело и бледный такой, то это сердце, может. А он смеяться. И опять — в спальне уже. Я его тоже любила, — он меня, а я его, — и мы опять… А потом — после всего, понимаете? — он сказал, что устал очень, полежит немного. А я в душ пошла — а пришла, он спит. А я посидела, выпила еще — он мне шампанское всегда покупал французское, «Моэт Шандон», — вспомнила, что про таблетки сказала. И пошла искать. Я ведь в медучилище год училась — я разбираюсь немного в лекарствах. Искала-искала — а потом пришла…

Он замолчала, устав, кажется, от сбивчивого монолога. Не столько длинного, сколько заполненного многоточиями и паузами. И стояла передо мной с таким видом, усиленно вспоминала что-то — хотя, на мой взгляд, ей нечего было вспоминать, ей надо было только перестать врать и сказать честно, кто приказал ей дать Улитину таблетки.

Я отдавала себе отчет в том, что, возможно, названное ею имя ничего мне не скажет. Что скорее всего это будет имя далеко не самого главного человека в этой цепочке. Но я готова была бросить свой новый материал и вернуться к Улитину, начать распутывать все заново. Звонить, искать, встречаться, выяснять — и так до тех пор, пока не выйду на того, кто за этим стоял. Пока не смогу написать статью, в которой назову имя человека, заказавшего смерть Улитина, — не ради покойного банкира, но ради себя.

— Стала его будить, а он спит. — Она явно не понимала, что я хочу услышать прежде всего имя, а уже потом детали. Потому что я собиралась частично нарушить свое обещание и отпустить ее, только когда она расскажет мне абсолютно все, все до самых незначительных мелочей. — Будила, будила, а потом…