Далеко ли до Чукотки? - Ирина Евгеньевна Ракша

не нуждаемся, — и глянула на Чернова. Но тот смотрел в стол, в какую-то бумажку.

— Ну, а быт как, налажен? Автолавка часто бывает?

Дуся взглянула на застывшую, будто испуганную бухгалтершу.

— Бывает. Куда ж ей деваться?

— А скажите, пожалуйста, когда вы в последний раз отдыхали?

Дуся переступила с ноги на ногу. Не знала, как лучше ответить:

— То есть как это?

— Что как? — спросил он громко. — Когда у вас отпуск был? Когда вы в последний раз отдыхали?

Дуся глянула на Чернова, боясь сказать что-нибудь невпопад. И Чернов поднял голову, поддержал ее наконец. Сказал тихо:

— Ты садись, Дуся, садись.

И от этого привычного, знакомого обращения ей стало как-то спокойней. Она облегченно вздохнула и села на крайний стул у стены. Посмотрела в окно и увидела, словно картину в раме, свою белую лошадь снаружи, на солнце.

— Тут дело вот в чем, — продолжил Чернов, отстраняясь от стола с какой-то бумажкой. — Есть решение послать тебя на курорт, в Сочи, как передовую колхозницу, — он полистал бумажку. — Путевка бесплатная, райком выделил. С завтрашнего числа. И дорогу колхоз оплатит. — Он поднялся и протянул через стол эту бумажку: — Вот получай. А ты, Валя, закажешь билет на вечер.

И, когда она подошла, ничего еще толком не понимая, и машинально, молча взяла у него из рук белый листочек, он улыбнулся:

— Ничего, Дуся. Отдохнешь там на свежем воздухе. Загоришь. Поправишься, — и пожал ей руку. — Счастливо тебе. — А глаза грустные-грустные.

Она пошла в тишине по ковровой дорожке. Прошла мимо Вали и мимо уполномоченного, который уже взял с подоконника свою шляпу. Прошла и у двери почему-то остановилась. Повернулась к Чернову недоуменно:

— Ведь окот же. Куда ж я поеду в самый окот?

— На курорт поедете, Евдокия Ивановна! — уполномоченный весело оправлял охотничьи сапоги. — В лучшую здравницу нашей страны! Вы достойны ее, и три года не отдыхали.

Дуся поглядела на него отчужденно — было видно, что ровно, не озабоченно билось сердце у этого человека, — и сказала Чернову убито:

— Зачем вы меня отсылаете? У меня их пятьсот голов, и еще маленькие, тонкорунные, — упрямо села на тот же стул у двери. — Мне лошадь нужна и ветврач. И цистерна еще одна.

Чернов молчал. Он и сам понимал, что все это глупо сейчас, ни к чему. Он дорожил Трыновой. Он давно уже понял, что успехи его и все планы колхозные, все проценты и прибыли начинаются там, в кошарах. Там родятся, там дышат, там и растут. И этот их рост зависит от этой вот женщины. От ее большого забвения и любви. Вот не любит чабанка Глушкова овечку — и никакого росту не будет. И во втором отделении, в Раздоле, плохо, потому он туда и катает почти каждый день, и зоотехник там, и ветврач. А таких, как Трынова, раз-два и обчелся…

— Ничего, теть Дусь, ничего, — между тем говорила Валя, подсев к ней. — Там Галина останется. Виктор, теть Варя. Справятся. И мы, в случае чего, поможем. — Голос понизила: — Надо радоваться. Люди за деньги такую путевку достать не могут.

Но Дуся чуть не плакала.

— Это ж срам-то какой. Подумать ведь только. Куда ж я поеду? — В руках у нее рисунок на путевке — пальма и дом с колоннами — расплывался перед глазами.

Чернов вышел из-за стола, он нервничал:

— Не навек уезжаешь. На двадцать четыре дня. Будешь там это… купаться. Загорать. Ну, отдыхать, в общем. — Он почувствовал несерьезность этих слов и, досадуя на себя и на весь свет, сказал строго: — Ну вот что, Трынова. Иди и собирай чемодан. И срочно отправляйся на отдых. Геннадий отвезет тебя до самолета.

…Дуся шла по деревне домой, словно нездешняя, словно чужая. Шла как-то боком, словно разбитая лодка, и вела за собой свою лошадь. Устало шлепала сапогами по жидкому, как кисель, снегу. Ей не думалось ни о чем. Вся ее жизнь, всегда полная какого-то смысла, теперь потеряла его и совсем для нее померкла.

Солнце играло в каждой луже, пускало дрожащих зайчиков на бревенчатые стены, на умытые ясные окна. Но ничего этого Дуся не замечала. А за горами ее уже ждал далекий, неведомый мир, которого она еще никогда не видела.

http://www.ostrovdobroty.ru/

КРОССВОРД

Она долго стояла у дороги, спрятав морщинистые руки под темный передник, и смотрела на окна соседней избы в белых резных наличниках. За ее спиной по деревенскому большаку прокатил красный рейсовый автобус, потом, рыча, проплыл груженный сеном трактор, а она стояла и не решалась войти.

В той избе было просторно и шумно. Приемник в углу громко плескал мелодией джаза и зеленым немигающим глазом смотрел на комнату с русской печью, на старую хозяйку, чистившую картошку, на двух светловолосых, модно остриженных девчонок, расположившихся на широкой хозяйской кровати.

Обе они приехали сюда из города на практику. Одна лежала в брючках, закинув ногу на ногу, и листала «Огонек». Другая, постарше, в пестром платьице, сидела рядом и, свесив босые ноги, вязала яркий свитер.

Клубок красной шерсти бился в чистом чугунке, поставленном на пол. Бился, стучал о стенки и все никак не мог выскочить.

Младшая перевернула последнюю страницу журнала:

— Слушай. «Известный польский композитор», пять букв по горизонтали. — Она подумала и обрадовалась: — Шо-пен. Так. Дальше. «Река в Германии», пять букв по вертикали. Не знаешь?

— Три — изнанка, две — лицо, — прошептала подруга и мельком сказала: — Эльба, может?

— Нет. «Р» в середине. Р-р-р, — зарычала она и засмеялась. — Ладно, не знаю. Дальше пошли. «Масличное растение», семь букв.

Задумалась.

— Если масличное, так лен, поди, или конопля, — сказала хозяйка весело и бросила в ведро длинную спираль картофельной очистки.

— Ко-но-пля, точно. Вот здорово! — улыбнулась девушка.

…Она наконец решилась. Пересекла по тропинке соседский двор и стала подниматься на крыльцо

— Верка идет, — увидев за стеклом пеструю косынку, сказала хозяйка. И шепотом добавила: — Вы ее очень-то не слушайте. Она хоть и тихая, и работает ладно, а только как мужика у нее в войну убило…

Дверь несмело скрипнула, и она вошла — маленькая, сухонькая, седая. Стоя у двери и все держа руки под фартуком, поклонилась девчонкам. И те, не сводя с нее глаз, вежливо поздоровались.

— Гляжу, значит, учитесь? — тихо и серьезно сказала она. — А я мешаю небось?.. Тогда я после приду.

— Да что вы, нет! — улыбнулась та, что с вязаньем, и вторая журнал