Все сказки Гауфа - Вильгельм Гауф

Вильгельма. К счастью, Каспар положил его верхней частью тела на возвышение, а то ему пришлось бы сразу захлебнуться. Вода поднималась всё выше, и чем больше Вильгельм напрягал силы, чтобы освободиться из своего опасного положения, тем крепче облегала его кожа. Он напрасно кричал вслед Каспару. Каспар ушёл далеко. Призывать в своей беде Бога Вильгельм не осмеливался, и его охватил ужас, когда он захотел умолять те силы, во власть которых он отдавался.

Вода уже проникала ему в уши, уже касалась края губ. «Боже! Я погиб!» — закричал он, почувствовав, что поток заливает его лицо, но в то же мгновение до его слуха слабо дошёл звук как бы от близкого водопада, и тотчас его рот опять был открыт. Поток пробил себе дорогу через камни. Так как в то же время дождь немного уменьшился и глубокая мгла неба немного рассеялась, то уменьшилось и его отчаяние. Казалось, к нему вернулся луч надежды. Но хотя он чувствовал себя истощённым словно смертельной борьбой и страстно желал избавления от своего плена, однако цель его отчаянного стремления ещё не была достигнута, и вместе с исчезнувшей непосредственной опасностью жизни в его грудь возвратилась и жадность со всеми её фуриями. Убеждённый, что он должен терпеть своё положение до конца, чтобы достигнуть цели, он притих и от холода и утомления впал в крепкий сон.

Он проспал, вероятно, около двух часов, когда холодный ветер, пробежавший по его лицу, и шум как бы от приближавшихся морских волн пробудили его от счастливого самозабвения. Небо снова омрачилось. Молния, как та, которая сопровождала первую бурю, ещё раз осветила местность вокруг, и ему опять представилось, что он заметил странный корабль, который, казалось, висел теперь на высокой волне, близко от утёса Штинфолля, а потом внезапно устремился в пропасть. Он всё ещё пристально смотрел за призраком, потому что беспрерывное сверкание молнии освещало теперь море, как вдруг из долины поднялся водяной столб вышиной с гору и с такой силой бросил Вильгельма о скалу, что он потерял сознание.

Когда он опять пришёл в себя, непогода утихла, небо было ясно, но зарница всё ещё продолжалась. Он лежал близко от подошвы горы, которая окружала эту долину, и чувствовал себя настолько разбитым, что едва мог пошевелиться. Он услыхал более тихий шум прибоя и среди него торжественную музыку, как бы церковное пение. Сначала эти звуки были так слабы, что он счёл их за обман. Но они стали раздаваться снова и каждый раз яснее и ближе. Наконец Вильгельму показалось, что он как будто может различить в них мелодию псалма, которую прошлым летом слышал на одном голландском рыболовном судне.

Он стал различать и голоса. Ему казалось, что он слышит даже слова этой песни. Голоса были теперь в долине, и когда он с трудом придвинулся к камню и положил на него голову, он действительно заметил шествие человеческих фигур, от которых шла эта музыка и которые двигались прямо на него. Печаль и страх лежали на лицах этих людей, и с их одежды капала, по-видимому, вода. Теперь они были близко от него, и их пение смолкло. Во главе было несколько музыкантов, затем несколько моряков, а сзади шёл большой, сильный человек в старомодной, богато украшенной золотом одежде, с мечом сбоку и длинной, толстой, с золотым набалдашником, испанской камышовой тростью в руке. Слева от него шёл негритёнок, время от времени подававший своему господину длинную трубку, из которой тот делал несколько торжественных затяжек, а затем шёл дальше. Он остановился как раз перед Вильгельмом, и по обе стороны от него стали другие, менее великолепно одетые люди; все они имели в руках трубки, но последние казались не такими драгоценными, как та, которую несли вслед за толстым человеком. Сзади них выступили другие лица, среди которых было несколько женщин; некоторые из последних имели на руках или вели за руку детей. Все были в драгоценной, но странной одежде. Толпа голландских матросов замыкала шествие. У каждого из них рот был наполнен табаком, а в зубах была коричневая трубочка, которую они курили в угрюмом молчании.

Рыбак с ужасом смотрел на это странное собрание, но ожидание того, что наступит после, поддерживало его мужество. Они долго стояли так вокруг него, и дым их трубок поднимался над ними как облако, сквозь которое просвечивали звезды. Круг сжимался около Вильгельма всё уже, дым становился всё гуще, и гуще становилось облако, поднимавшееся изо ртов и трубок. Фальке был смелым, отважным человеком. Он приготовился ко всему неожиданному, но когда он увидел, что эта загадочная толпа всё ближе устремляется на него, как будто хочет задавить его своей массой, мужество покинуло его и на лбу выступил крупный пот.

Ему показалось, что от страха придётся умереть. Но представьте себе его ужас, когда он нечаянно повернул глаза и близко от своей головы увидел жёлтого человечка, сидевшего неподвижно и прямо, как Вильгельм увидел его в первый раз. Только теперь, как бы в насмешку над всем собранием, у него тоже была во рту трубка. В смертельном страхе, который теперь охватил его, Фальке, обратившись к главному лицу, воскликнул:

— Во имя того, кому вы служите, кто вы? И чего вы требуете от меня?

Высокий человек три раза затянулся торжественнее, чем всегда, затем отдал трубку своему слуге и отвечал со страшной холодностью:

— Я Альфред Франц ван дер Свельдер, капитан корабля «Кармильхан» из Амстердама, который на обратном пути из Батавии со всем экипажем пошёл ко дну у этого скалистого берега. Это — мои офицеры, это — мои пассажиры, а то — мои храбрые моряки, которые всё утонули вместе со мной. Зачем ты вызвал нас из наших глубоких жилищ в море? Зачем ты нарушил наш покой?

— Я хотел бы знать, где лежат несметные сокровища «Кармильхана».

— На дне моря.

— Где?

— В пещере Штинфолля.

— Как мне добыть их?

— Гусь за сельдью ныряет в бездну; разве не так же ценны сокровища «Кармильхана»?

— Сколько из них я получу?

— Больше, чем когда-нибудь сможешь истратить!

Жёлтый человечек засмеялся, и всё собрание громко захохотало.

— Ты кончил? — спросил предводитель дальше.

— Кончил. Прощай!

— Будь здоров, до свидания! — отвечал голландец и повернулся, чтобы уйти. Музыканты снова пошли во главе, и всё шествие удалилось в том же порядке, в каком пришло, и с тем же торжественным пением, которое с их удалением становилось всё тише и более неясно, пока спустя некоторое время совершенно не затерялось в шуме прибоя.