Шпионаж по-советски. Объекты и агенты советской разведки - Дэвид Даллин

class="p1">Колебания преследовали Чэмберса десять лет. Целый год, как он признался потом, он жил, скрываясь, «спал днем, а ночью бодрствовал с винтовкой или револьвером в руках, отзываясь на каждый шорох». Он готов был рассказать все, но боялся за свою семью и самого себя. Потом он выбрал путь компромисса: открыть лишь часть своей истории, но не публично. В результате оказалось, что компромисс в подобных случаях не является лучшим решением.

Более года прошло после того, как Чэмберс оставил службу в советской разведке, прежде чем он смог увидеться с помощником государственного секретаря Адольфом Берлем. Чэмберс приехал в Вашингтон с намерением рассказать свою историю президенту Рузвельту, но его секретарь Мартин Макинтайр передал это дело Берлю, который отвечал за безопасность. Чэмберс не все рассказал Берлю. Он сделал упор на связях коммунистов с определенными официальными лицами, но не стал раскрывать советское участие в шпионской деятельности, за исключением нескольких попыток раздобыть данные о военных кораблях. Он назвал Берлю ряд имен и выделил среди них, как наиболее активных и важных агентов, Гарри Декстера Уиллоу и Абрахама Джорджа Силвермана, но просил, чтобы о них не сообщали в ФБР. В общем, Чэмберс сделал только намеки, в то время как люди, имена которых он назвал в качестве коммунистов и прокоммунистов, имели прекрасные послужные списки в правительстве.

Берль не стал докладывать о Чэмберсе президенту, но обсудил вопрос с Макинтайром, а тот сообщил о деле Рузвельту. Ни сам Берль, ни Рузвельт не предприняли никаких действий. Берль не обратился ни в ФБР, ни к офицерам службы безопасности государственного департамента. И дело было отложено на долгое время.

Прошло еще более двух лет, прежде чем Чэмберс рассказал половину своей истории ФБР. И снова ничего не произошло. Коммунисты в правительственных учреждениях так и остались на своих постах, некоторые из них продвинулись по службе, продолжая поставлять информацию советской разведке. И только когда закончилась война и обстановка полностью изменилась, органы безопасности Соединенных Штатов начали тщательное расследование.

Незадолго до измены Чэмберса Джон Шерман, второе лицо в подпольном трио Чэмберс – Шерман – Либер, недовольный и перепуганный, оставил при помощи Чэмберса советскую тайною службу и появился в Калифорнии как рядовой член легальной коммунистической партии. Советский аппарат молча и неохотно принял независимый поступок Шермана. Так закончилась карьера этого одаренного и многообещающего советского агента.

Последний член трио, Максим Либер, остался верен своим советским хозяевам и после чистки. Он был литературным агентом многих известных писателей, среди которых был Эрскин Колдуэлл. Одним из его клиентов был Лев Троцкий. Это выглядит парадоксально: когда Сталин заключал в тюрьмы и уничтожал троцкистов, один из его людей устраивал статьи Троцкого в наиболее популярные американские журналы. Ясно, что Либер делал все это с согласия своего начальства, потому что профессиональные связи с Троцким служили ему отличным прикрытием. Однако, когда настал пик чистки, шефы Либера, которые сами дрожали за свои жизни, приказали ему оставить своего знаменитого клиента.

Для Либера было не так просто выпутаться из этого дела. И он начал самым неуклюжим способом саботировать свою работу. Он срывал переговоры с издателями, скрывался от самого Троцкого, и в конце концов тот отказался от услуг Либера. В апреле того же года Комитет по защите Льва Троцкого в Нью-Йорке, который готовил документы для предполагаемого процесса с целью оправдания коммунистического бунтаря, попросил Либера от имени Троцкого дать возможность ознакомиться с перепиской между автором и его агентом. Либер информировал комитет, что он уничтожил переписку. На самом деле он передал ее советским разведывательным органам.

Примерно в то же время внезапно произошло еще одно неприятное событие – арест Михаила Горина, советского гражданина и агента военной разведки, который служил в «Амторге», а в 1936 году был переведен в Лос-Анджелес под видом менеджера Интуриста. Горин не пользовался преимуществами дипломатического иммунитета. Его история только подтверждает всю беззащитность советских резидентов в Соединенных Штатах в те времена.

Одним из успешных действий Горина в Лос-Анджелесе была вербовка офицера секретной службы Соединенных Штатов Хафиза Салеха, который по своей работе обладал секретной информацией о Японии. Горин, с рекомендательным письмом от советского вице-консула, прибыл к Салеху с предложением о «сотрудничестве». Салех отказался, но у него были родственники в России, и, когда Горин стал упоминать о них, ситуация сразу же изменилась. Салех начал снабжать Горина секретными документами, в основном о разведке в Японии и военно-морском флоте. Он передал в общей сложности шестьдесят два американских секретных документа и получил за это 1700 долларов.

Это сотрудничество могло продолжаться и дальше, если бы Горин не нарушил правила поведения секретного агента. Через три года он был жестоко наказан за непростительную ошибку. Человек, которому он отдал почистить свой костюм, обнаружил бумаги в его карманах. Они явно принадлежали разведке Соединенных Штатов. Когда Горин и Салех были арестованы, советское посольство в Вашингтоне встревожилось: не было ли это преднамеренной «ошибкой» Горина? ГБ взялась за дело Горина. Надо было освободить его из тюрьмы как можно скорее и отправить его, если это возможно, обратно в Россию. Более суровые меры могли подождать.

Горин после ареста потребовал разрешения позвонить из Лос-Анджелеса в посольство и получил его. Когда он дозвонился до Константина Уманского, тогдашнего действующего посла, он попросил «инструкций» (еще одно нарушение правил – шпион, пойманный за руку, не может спрашивать посольство об указаниях, как себя вести дальше). Уманский отправил на самолете советского вице-консула Михаила Иванушкина (на самом деле человека из ГБ) из Нью-Йорка в Лос-Анджелес, а сам поехал в государственный департамент, чтобы встретиться с государственным секретарем Самнером Уоллесом. Уманский перешел в наступление – это был характерный способ поведения, когда официальное советское лицо попадалось на шпионаже, – и резко возражал против ареста. Он требовал объяснений, почему Горина заставили говорить с советским послом по-английски. В целом он протестовал против «самовольных и противозаконных действий полиции».

Потом Уманский потребовал от Лоя Гендерсона из европейского отдела государственного департамента разрешения для представителя посольства на встречу с арестованным Гориным. Разрешение было дано.

Иванушкин прибыл в Лос-Анджелес и, естественно, испугался, что Горин «заговорит» с американскими властями. Он отбросил все предосторожности и сказал Горину в присутствии агента ФБР, как ему следует себя вести, если ему предъявят обвинение в шпионаже. «Мы ни в чем не признаемся, – сказал Иванушкин, – и не станем делать никакого заявления в связи с найденными в костюме бумагами».

В течение расследования Уманский нервничал все больше и больше, заявляя все новые и новые протесты государственному департаменту. Десятого марта 1939 года Уманский снова обсуждал дело Горина с Лоем