Идущие в ночь - Владимир Васильев

— Я его видел, — сообщил Корняга. — У него, кажись, от кваса живот прихватило. Во-он в те кустики сбег.

Джерхи в доме! На пересвете — в кустики?!! Нет, я когда-нибудь умру с этими обормотами. Что Корняга, что Одинец, что Лю, который обещал нас догнать до пересвета — и где этот, с позволения сказать, чародей?

Впрочем, почему — «умру»? Уже умирала. Не помогло.

Я вздохнула полной грудью и подняла взор к сияющим точками звездам на черном покрывале Тьмы.

Глава двадцатая

Меар, день десятый

Я очнулся в густых зарослях орешника. Рядом очень однозначно пахло — я сразу понял, что бедняге-вулху посчастливилось съесть перед самым пересветом нечто очень нехарактерное. М-да. Джерх забирай, даже оборотни, порождения могучей магии, иногда оказываются рабами бунтующего желудка!

Впрочем, хвала небу, только до превращения. Я, например, уже никаких неудобств не испытывал. Превращение исцеляет все, в том числе и такие… гм! недомогания.

Только бы Тури не полезла меня искать — я прекрасно понимал, что несколько слов, услышанных от нее, могут сильно изменить мои планы на сегодняшний день, но все равно не хотел ее видеть сейчас.

И я потихоньку ушел еще глубже в кусты. Ветви царапали ничем не прикрытую кожу. Далеко, конечно, не следует уходить. Я и не буду… Так, прогуляюсь.

Заодно можно с мыслями собраться. Вчера я освободил место вулху на дне странной реки. Сейчас вокруг простирался старый, но совершенно обычный лес. Глухой-глухой. Дубы и платаны соседствовали с терхами, пихтами и северным орешником. Говорят, на северо-восток от Хадаса такие вот смешанные, как варево в котле, леса тянутся чуть ли не до огромного Дикого океана. Не знаю, туда я никогда не забирался. Меня почему-то всегда больше привлекал запад, чем восток. Не зря же я ошивался на самой границе обитаемых земель — в Дренгерте, Плиглексе, Джурае.

Земля под сенью старых деревьев была ощутимо влажной. Дождь, что ли, недавно пролился? Наверное. Дождь. Из обычной воды, а не той помеси воздуха с магией, которой я вчера вынужден был дышать полдня.

Значит, Тури реку пересекла. Странно, мне казалось, что по руслу можно идти еще день-два, и сильно приблизиться к У-Наринне. Зачем ей понадобилось выбираться на сушу? Понятия не имею.

А что я помню со времени вулха?

Покопавшись в воспоминаниях, я выяснил, что до смешного мало. Помню вспышку-прозрение, вызванную, скорее всего, резким чувством опасности. Широкая утоптанная тропа, а на ней мрачные корявые силуэты засохших деревьев. Подвижные силуэты…

Э-э! Постой! А не родственники ли это бездельника-Корняги? Похоже. Правда, Корняга рядом с ними все равно, что мышь рядом с вулхом. Только и общего, что цвет серый, да хвост имеется. У мыши, в смысле, а не у Корняги и его родичей.

Ох, чую, влетело нашему пеньку намедни — по первое число! Уж больно красноречивые взгляды замшелых громадин на тропе запомнились мне со вчерашнего… И еще слова, произнесенные густым трескучим басом: «Когда племя корневиков породит самого большого вруна от начала времен…»

Зуб дам, речь о Корняге!

— Эй, Мо… Одинец!

Ага. Корняга. Легок на помине.

— Чего, деревяшка?

— Тури уже превратилась. Можешь возвращаться.

Я скрипнул зубами. Вот прохвост! Но что ему скажешь? Ничего, ровным счетом. Разве что ногой пнуть можно, так босиком только пальцы без толку расшибешь.

— Туда, туда, — подсказал пень, простерев корешок в нужном направлении. — Как твой живот?

— Помалкивай, трухлятина, — буркнул я весьма неприветливо и зашагал сквозь плотный орешник. Сухие ветки неприятно кололи голые ступни. Вскоре я оказался на опушке и вышел из леса. Ветер, понуро опустив голову, дремал. Первый раз вижу его дремлющим! Двумех покоился на обычном месте, походная сумка — тоже. Одежда и обувь, сложенные аккуратной кучкой, сразу бросались в глаза. Карсы видно не было, и я остался благодарен ей за это.

Спустя пару минут я уже сидел в седле. Корняга, не будь дурак, тут же взобрался ко мне на плечо. Не любил он корни дорогами бить, норовил все больше на чужом горбу прокатиться. Впрочем, я-то чем лучше? Тоже ведь не пешком иду. Все припасы Ветер за меня тащит, включая и мое нынешнее тело с парой душ, упрятанных внутрь. Эй, вулх, как дела!

Вулх молчал. Я внимательно прислушался к себе — но чуял только гулкую зияющую пустоту.

И вдруг мне стало страшно и одиноко. Никогда еще я не оставался один, всю жизнь привык ощущать густое и тягучее присутствие зверя в себе, его странные, пахнущие землей и травами, мысли, до того въевшиеся в мое собственное мироощущение, что я перестал проводить между своими, человеческими мыслями, и ними сколько-нибудь четкую границу.

А теперь я внезапно ощутил себя голым и покинутым. Немногим лучше, чем совсем недавно, в зарослях орешника.

Вулх, где ты?

Молчание.

Отзовись! Не бросай меня! Вулх!

Молчание.

Холодный пот прошиб меня насквозь. Чувствовать себя так было до жути скверно.

— Что с тобой, Одинец? — проскрипел Корняга над самым ухом. — Тебе плохо?

Я медленно повернул к нему голову.

— Да, Корняга. Мне плохо.

Ветер, не дождавшись от меня понукания, пустился вскачь сам. Словно знал, что мне именно туда, наискосок, под углом к опушке. Кстати, а откуда я сам знаю, куда ехать?

А какая, собственно, разница?

До самого полудня мне было совсем невесело и очень одиноко. Спасибо, хоть карса показалась на глаза, словно успокаивая меня: «Я не знаю, что с тобой, анхайр, но я, твоя спутница, рядом. Не тревожься хотя бы за меня.»

Спасибо тебе, карса.

Поневоле я отдался нахлынувшим мыслям. Смешно — я всю жизнь считал себя одиночкой, и даже внутренне гордился своей способностью обходиться без друзей, но стоило впервые остаться действительно одному, как вся моя игрушечная спесь разом испарилась и осталась только кричащая от боли душа. От воображаемой, но ничуть не менее страшной, нежели телесная, боли.

Я не знал ответа на вопрос — на самом ли деле у меня две души, или просто я придумал и одушевил несколько иную свою сущность. Ту, что живет в теле вулха. Это ведь и я, и в то же время не я.

Хотя, стоп: а чем, собственно, отличается эта придуманная сущность от другой души? Только тем, что ее придумал я? И только. Значит, вулх действительно существует. Правильно, так и есть, ведь в противном случае я помнил бы все, что происходит с моим измененным телом и измененной душой во время Четтана. Отсутствие общей памяти раскололо меня на две непохожих половинки, и каждая из них стала отдельной душой.

А Лю-чародей обещал нам встречу. Встречу… и растворение друг в друге. Я уже стал немножечко вулхом — а вулх немножечко мной. Именно поэтому отсутствие вулха так испугало меня. Я тоже был нужен ему, бессловесному зверю, иначе зачем бы ему вытаскивать меня из Тьмы? Ведь он теперь тоже больше, чем просто вулх, чем просто бессловесный зверь, потому что он познал радость разума. И, конечно, это понравилось ему гораздо сильнее сомнительной свободы дикого зверя.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});