Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов

фильм не получился, очень слабо сыграл Ленина артист Устюжанинов… Надо сказать, что моё выступление не вызвало особого интереса у публики, потому что главные разоблачительные слова к тому времени уже прозвучали.

А потом началось голосование – выбирали новых членов правления. Подсчёт голосов длился всю ночь, и только наутро стали известны результаты. Выяснилось, что практически никто из прежнего состава выбран не был, впрочем, в руководстве Союза не оказалось ни Михалкова, ни Коли Губенко, да и меня, разумеется. Первым секретарём правления вместо Кулиджанова стал Элем Климов. Как потом выяснилось, по рекомендации и при деятельном участии Александра Яковлева. Договорённость по этой кандидатуре существовала заранее, хотя внешне всё выглядело, будто в результате демократической процедуры руководителем становился рядовой представитель киносообщества, неноменклатурная персона.

V съезд кинематографистов стал важнейшим политическим событием для всей страны. Народу наглядно показали: можно смещать со своих постов начальников. Людям продемонстрировали метод. За нашим съездом последовали съезды других творческих союзов, и проходили они по тем же лекалам. Идея выборности руководителей распространилась едва ли не на все сферы жизни – народ начал выбирать не только председателей в колхозах, но даже до предприятий ВПК дошла эта эпидемия.

43

О политических взглядах Горбачёва, приборчике, который носил с собой Бондарчук, встрече с Ельциным, знакомстве с Мишель Пфайффер и планах поработать с Мастроянни

Происходившее тогда в Союзе кинематографистов не воспринималось мной как нечто трагическое, опасное для страны. Разворачивающиеся события давали, скорее, надежду на перемены к лучшему. Моя судьба в советском кино была не такой длинной, я уже застал его на излёте, и на каждой картине у меня возникали сложности – от обычной бюрократической волокиты, которую ещё как-то можно было пережить, до удивительной начальственной трусости и глупости. То музыкальные фильмы у нас не в чести, то церковь из кадра велено убрать, то про разводы говорить нельзя, то борьба с алкоголизмом, и, если ты не Ростоцкий, не Бондарчук, механизмов защиты у тебя нет, на Союз кинематографистов можешь не рассчитывать.

Система действительно закоснела, хотя и продолжала какое-то время давать результат: были и творческие победы, и коммерческие триумфы. В один год вышли, например, «Москва слезам не верит», «Экипаж», «Пираты ХХ века». Начальство решило, будто ухватило бога за бороду, и было, действительно, от чего впасть в эйфорию: доходы от проката оказались баснословными. Правда, со временем выяснилось, что стабильной доходности кино не обеспечивает, да и вообще этот прилив сил, эта вспышка – состояние, предшествующее агонии.

Пропасть между обществом и властью становилась всё заметнее, ярко проявившись во времена перестройки. Не случайно советские люди с таким энтузиазмом восприняли лозунги о демократизации, гласности, обновлении.

Поначалу народ следил за происходящим в стране настороженно, но потом стало ясно: власти не препятствуют брожению масс, а в авангарде перестройки – знаменитые артисты, журналисты, учёные, да к тому же и сам генсек Горбачёв, а с ним фронтовик, главный идеолог КПСС Александр Яковлев. В стране стало безумно интересно жить, пусть и продлилась эта всеобщая эйфория с гласностью и демократизацией недолго. Все мы сидели у телевизоров до двух часов ночи, следили, как на экране рождаются новые герои – телеведущие со свежими лицами, смелыми суждениями. Как! Он сказал это вслух? Вы слышали! Он не побоялся? Неужели его сейчас же не арестуют и завтра он снова выйдет в эфир? И никто никого не арестовывал…

Телевизор полностью овладел нашими умами и сердцами. Оказывается, как просто смутить большущую страну, крепко сбитую, со всеми её государственными институтами, правоохранительными органами, сложившимися устоями. Как просто сбить с толку миллионы людей только лишь появлением нового человека на вершине власти – энергичного молодого генерального секретаря, который выходит и говорит соотечественникам: «Ребята, что-то мы скучно живём, а давайте-ка выкинем для разнообразия какое-нибудь коленце!» И сердце отзывается понимающе: а действительно, почему бы не выкинуть коленце, ведь скукотища невозможная! Зачем скучно жить, когда можно всё время заседать, спорить, ведь именно в спорах рождается истина! И в голову не приходило, что ничего путного в спорах не рождается, что вся эта декларируемая состязательность – упражнение для адвокатов, что к проблемам реальной жизни дискуссии на собраниях, съездах и телеканалах отношения не имеют.

Возникли странные фигуры, вроде следователей Гдляна и Иванова, которые грозили погубить многие репутации, но никак у них не доходило до обнародования компромата – всё время мешали неведомые тёмные силы. Все, разумеется, понимали, что речь о КГБ – организации, приобретшей в годы перестройки мистические свойства всесильного тайного ордена. Благо её смело разоблачил генерал-майор КГБ Олег Калугин, срочно записавшийся в перестройщики и выступающий открыто в программе «Взгляд».

Были сбиты все прицелы, экономика стремительно приходила в упадок, а народ, вдохновившись какой-нибудь трансляцией съезда, шёл митинговать, требуя более глубокой демократизации, и получал на свою голову очередную реформу – закон о кооперативах, например. И уже через пару дней на Пречистенке красовался кооперативный ресторан – боже, как это здорово придумано! Коммерческий ресторан!

Закон о кооперативах мы ещё могли с горем пополам осмыслить (хотя позже выяснилось, что это была мина замедленного действия), а вот с дальнейшими нововведениями терялись. Очередная трансляция со съезда открывала неизведанные горизонты – на трибуне возникал какой-нибудь пылкий и весьма убедительный оратор, в два счёта доказывающий, как необходимо государству отказаться от монополии на внешнеэкономическую деятельность. Правда, позже выяснялось, что из страны вывозится сырьё, оборудование, что директор завода или фабрики может единоличным решением уничтожить производство ради собственного обогащения, что кооператоры подкупают директоров госпредприятий с потрохами, что полученное по государственным расценкам в рамках плановой системы тут же распродаётся спекулянтами в десятки и сотни раз дороже. Но в ответ слышалось от какого-нибудь весьма респектабельного, красноречивого деятеля: «Подождите, товарищи, это болезни роста, надо потерпеть! Уже совсем скоро сложится класс ответственных собственников, система сбалансируется и заработает как часы!»

Мы стояли в очередях за «Московским комсомольцем», «Огоньком», «Московскими новостями», всматривались в телеэкраны, спорили до хрипоты на кухнях и совершенно не догадывались о конечном замысле этой многоходовой комбинации под названием «перестройка». Не уверен, что и Горбачёв был осведомлён о её сверхзадаче. Михаил Сергеевич в молодости нахватался романтических идей «социализма с человеческим лицом» от своего соседа по общежитию Зденека Млынаржа, ставшего впоследствии диссидентом, деятелем «Пражской весны». Мировоззрение Горбачёва было унавожено прекраснодушными идеями еврокоммунизма, но думаю, увидев результаты собственных реформ, он растерялся. Горбачёв изначально не имел ни твёрдых убеждений, ни плана действий. Из тех же чехословацких событий 1968 года уроков не извлёк не только он, но и в целом советское руководство. Власти СССР просто ввели танки, пригрозили местным вольнодумцам, чтоб не баловались, но системно анализировать произошедшее в Чехословакии не удосужились. А вот хитрован Яковлев, судя по его действиям, осмыслил «Пражскую весну» глубоко, точно оценив деструктивные возможности так называемого образованного класса. Эту разрушительную по своей природе силу он использовал в изощрённой политической игре на полную мощность.

Особую роль сыграла творческая интеллигенция – люди известные, пользующиеся авторитетом. Массы готовы были пойти за любимыми артистами, поэтами, журналистами, писателями, режиссёрами. По сути, именно в этой среде и был создан мифологический персонаж – Ельцин. Без активной поддержки творческой интеллигенции Борис Николаевич не смог бы столь прочно закрепиться в общественном сознании как борец с привилегиями, не сложился бы этот образ «крутого русского мужика». Фокусом с поездками на работу в троллейбусе репутацию народного героя не создашь. Нужны были толкователи фирменного ельцинского косноязычия, интерпретаторы его малопривлекательных манер.

Впервые я увидел Ельцина в 1987 году, когда он приехал на «Мосфильм» снимать с работы директора студии Владимира Десятерика, который не так давно сменил Сизова. Николая Трофимовича смыло первой волной перестройки в 1986 году, о чём многие пожалели, потому что, как ни крути, а он был толковым профессионалом. Десятерик пришёл на «Мосфильм» с должности директора издательства «Молодая гвардия», в кино ничего не понимал, испуганно смотрел по сторонам.

И вот на «Мосфильм» приехал Ельцин – первый секретарь горкома партии, кандидат в члены Политбюро. Ещё не случилось скандала с его критическими выступлениями в адрес Горбачёва и Лигачёва, ещё невозможно было представить, что этот человек окажется в опале, не было оснований задуматься о стремительном взлёте Бориса Николаевича на вершину власти – обычный партийный функционер со своим, безусловно, колоритом.

Для встречи с Ельциным собрали правление киностудии «Мосфильм» – узкий круг режиссёров, в общей сложности, может быть, человек пятнадцать. Стали рассаживаться за круглым столом в директорском зале, и так получилось, что я занял кресло рядом с Борисом Николаевичем,