Судьба протягивает руку - Владимир Валентинович Меньшов

по неведомым мне расчётам такой возможности не предоставила.

То, что экранизировать «Отпуск по ранению» мне не дадут, стало ясно не сразу. Ермаш, рассказав о Ростоцком, всё-таки оставил призрачные надежды, но вскоре было сказано со всей определённостью: «Будет снимать Станислав Иосифович». И тогда, глядя в глаза Ермашу, я ответил: «Вот увидите, ничего из этого не получится…»

И действительно, не получилось. Кондратьев сценарием Ростоцкого остался недоволен и кино снимать запретил – немыслимое оскорбление для маститого режиссёра. А в 1989-м «Отпуск по ранению» экранизировал Станислав Говорухин. Фильм вышел под названием «Брызги шампанского», правда, получился он совершенно проходным, не оставив заметного следа в истории нашего кино. В 1993-м Вячеслава Кондратьева не стало: он покончил жизнь самоубийством.

Картина «Любовь и голуби» датирована 1984 годом, а в 1985-м начался период истории, который вошёл в учебники под названием «перестройка». Конечно, понятие это ни в малейшей степени не соответствует сути произошедших в стране событий, это была контрреволюция или, если угодно, революция, в результате которой возник другой общественный строй. Многие не поняли, что речь идёт о фундаментальных изменениях, ибо пребывали в состоянии эйфории. Эйфорическое чувство охватило большинство советских людей, правда, сроки пребывания в этом состоянии разнились. Кому-то, из породы особенно прозорливых, хватило квартала, другие управились за год, третьи опомнились, лишь увидев по телевизору, как опускается красное знамя со шпиля Сенатского дворца в Кремле. Кто-то до сих пор убеждён, что перестройка была необходима, и отстаивает её идеалы.

В сознании советских людей сложился канонический образ революции как народного восстания. А в том, что предстало под маркой «перестройка», распознать революционные преобразования было трудно. Видимо, революция каждый раз принимает новые формы, да к тому же в этот раз она была осуществлена «верхами».

Позже я пришёл к выводу, что в осмыслении какой бы то ни было революции самое правильное – с холодным рассудком фиксировать очерёдность событий, отмечать факты. Морализаторство неуместно, говорить о «подлости» – бесполезно, потому что во время революции торжествует релятивизм, принцип непознаваемости явлений, мир стремительно меняется, и человек инстинктивно пытается приспособиться к новым условиям. Вопрос – каким образом он приспосабливается. С лёгкостью мимикрирующий человек – ни плох, ни хорош, но, безусловно, опасен. Особенно если речь идёт о тех, кто был органичной частью разрушающегося прошлого. Например, тот же Ельцин органично вписывался в советскую систему. Ельцин – из разряда руководителей, главный метод которых – накачка или, как сейчас бы сказали, психологический прессинг, когда подчинённого вызывают на ковёр, чтобы ошеломить фразой: «Ты у меня партбилет на стол положишь!» Вот он – последний аргумент из арсенала секретаря райкома, горкома, обкома. На вершину иерархии продвигались именно такие кадры – начальники с крутым нравом, способные подавлять, психологически доминировать и с помощью нехитрого набора приёмов добиваться результата. Вовсе не обязательно вникать в детали, когда у тебя в загашнике возможность отобрать партбилет – ори, требуй выполнить намеченное в срок. А если станут оправдываться, объяснять обстоятельства – нету, к примеру, гвоздей, – шантажируй, взывай к партийной совести, и подчинённый обязательно разобьётся в лепёшку, даже украдёт эти злосчастные гвозди, но задание выполнит.

Не растрачиваясь особо на эмоции, можно отметить важный итог перестройки: большинство выращенных советской системой партийных и комсомольских руководителей в итоге оказались предателями. А те, кто вроде бы не предал и на первых порах даже осуждал предавших, спустя какое-то время приспособились к новым условиям, получили хлебные должности при новой власти. Однако революция – это время парадоксов, и тот, кто остаётся на твердокаменных позициях, фанатично цепляясь за прежние устои, тоже не выглядит безупречно.

Ни одно из исторических событий, свидетелем которых мне доводилось быть, не повлияло на меня так значительно. Эта эпоха отпечаталась в моём сознании намертво и с максимальной рельефностью, как будто под давлением кузнечного пресса. И как же досадно, что мне не удалось сделать кино о временах перестройки, хотя я очень серьёзно подступался к этой теме. Происходящее в стране производило впечатление сумасшедшего дома, дикости и абсурда. Мне хотелось ухватить время, зафиксировать его образ в кино, но достойного литературного материала не появлялось и, кажется, не возникло до сих пор, хотя уже тридцать лет прошло. Пожалуй, единственное, чего удалось достичь творцам в осмыслении процессов конца 80-х – это показать всплеск криминала и бандитизма – то, что наиболее зримо, но в значительной степени поверхностно отразило эпоху. Глубинных процессов, происходящих в обществе в это время, никто даже не попытался передать – ни крупные литераторы, ни маститые кинематографисты. По сути, в искусстве до сих пор не зафиксированы чувства, которые испытывали в это время миллионы наших соотечественников – мучения, терзания, страдания.

Эйфория, связанная с появлением Горбачёва, длилась у меня очень недолго, но всё-таки она была. А подкупил в первую очередь простенький фокус – его умение общаться с народом без бумажки. Теперь остаётся только сетовать, что предшественники Михаила Сергеевича выглядели по этой части жалкими, смешными, закоснелыми, и на их фоне Горбачёв действительно смотрелся выигрышно.

Хорошее впечатление производил и другой персонаж перестройки, можно сказать, её символ – Александр Яковлев. С ним мне приходилось сталкиваться на разнообразных общественных мероприятиях, которые в эти годы проводились с размахом. На встречах с интеллигенцией Александр Николаевич широко улыбался, твёрдо пожимал руку, казался простым, демократичным. Из перестроечной горбачёвской команды, пожалуй, менее выигрышно смотрелся Шеварднадзе – Эдуард Амвросиевич показался мне малосимпатичным человеком.

Ельцина я увидел впервые на «Мосфильме», куда Борис Николаевич приехал в должности первого секретаря Московского горкома КПСС. Эта встреча партийного начальника с известными режиссёрами стала легендой, как и прошедший незадолго до неё V съезд кинематографистов, с которого, собственно, и началась активная фаза перестройки.

Через влиятельные творческие союзы пошла мощная волна «демократических выборов», революционных кадровых изменений, и застрельщиками в этом деле стали кинематографисты. Именно мы, по сути, дали отмашку остальным. Из столицы через разветвлённую сеть творческих союзов пошёл сигнал советской интеллигенции, да и вообще всему советскому обществу, и в этом смысле V съезд кинематографистов 1986 года не зря назвали революционным. Революция эта была хорошо организована, и главным её идеологом стал Александр Яковлев.

За месяц до съезда секция режиссуры Союза кинематографистов не избрала в делегаты Бондарчука, Ростоцкого, Матвеева. Забаллотировали даже Льва Кулиджанова, который был первым секретарём Союза. Однако большинство «генералов советского кино» на съезде присутствовали (хотя и не имели права голоса) и даже сидели в президиуме. Это стало возможным, потому что они занимали подотчётные должности в секретариате.

Съезд проходил в Кремлёвском дворце, начался с соблюдения обычных ритуалов официальных советских мероприятий, однако в атмосфере уже ощущалось нечто грозовое. После необходимого по регламенту отчётного доклада Льва Кулиджанова на трибуну стали выходить делегаты и чихвостить руководство Союза. Это был уже не просто звоночек, а настоящий колокол, но его как будто в президиуме и не заметили. Не последовало оправданий, возражений, попыток убедить аудиторию – мэтры советского кино спокойно наблюдали за происходящим, а для выступлений записывались всё новые и новые желающие высказаться. Записался и я.

Ораторы на съезде были яркие – всё-таки у людей хорошая подготовка, профессиональное умение держать аудиторию, ярко подавать даже не самые интересные мысли. Мне запомнилось, как блистал Ролан Быков – в своём выступлении он разгромил киностудию Горького, как будто речь шла о его личном враге, вероломно уничтожившем детский кинематограф страны. В результате по итогам революции Быкова назначили секретарём Союза кинематографистов, главным по кино для юношества. Он стал весьма влиятельной фигурой и вскоре получил для своего «Центра детского кино» здание на Чистопрудном бульваре, где когда-то помещался Наркомат лёгкой промышленности. О дальнейших успехах Ролана Быкова в возрождении детского кино история умалчивает, а вот сдача в аренду недвижимости в самом центре Москвы, судя по всему, принесла хорошую прибыль.

Чем ярче был выступающий, чем агрессивнее он ругал существующие порядки и консервативных руководителей, тем значительнее положение занимал в новом устройстве кинематографического хозяйства. Видимо, я оказался не слишком талантливым оратором, потому что ничего для себя из этой ситуации не извлёк. Речь моя касалась несправедливостей: когда умер Высоцкий, об этом сообщили лишь короткой строкой в «Вечерней Москве», когда умер Шукшин, его едва не похоронили на немецком кладбище и только в последний момент переиграли на Новодевичье… Ещё я говорил, что пирамида у нас стоит не на основании, а на верхушке, напомнил о картине «Красные колокола» прекрасного режиссёра Сергея Фёдоровича Бондарчука, которую настойчиво проталкивали на Государственную премию, хотя