Могучая крепость (ЛП) - Вебер Дэвид Марк

— Я не делал этого, — категорично сказал Хаскенс, и эти слова были произнесены взвешенно и холодно. — Прямо в следующем стихе Лангхорн сказал: „Смотрите, чтобы вы не потерпели неудачу в этом поручении, ибо от вас потребуют отчёта, и каждая потерянная овца будет взвешена на весах твоей ответственности“. Викарий Жаспер и его друзья должны были помнить об этом, потому что я что-то сомневаюсь, что Бог забудет о них, когда придёт их время встретиться с Ним лицом к лицу. Я не Он, чтобы требовать такой отчётности, но я священник. Я также и пастырь. Я тоже должен однажды отчитаться, и я не потеряю ни одной из своих овец из-за «Великого Инквизитора», настолько погрязшего в разложении и амбициях, что он по своей прихоти предаёт целые королевства огню и разрушению!

Глаза шулярита блеснули, но он был более дисциплинирован, чем человек со шрамом на лице. Хоть его ноздри и раздулись, а лицо потемнело от гнева, он заставил себя сделать глубокий вдох.

— Шань-вэй может заманить людей в ловушку многими способами, — холодно сказал он. — И высокомерие духа, чистое тщеславие, которое ставит ваш собственный интеллект выше святого слова Божьего, является одним из самых соблазнительных. Но Мать-Церковь всегда готова принять в своё лоно даже худших из грешников, если их раскаяние и покаяние искренни.

— Или если Инквизиция будет пытать их достаточно долго, — мрачно ответил Хаскенс.

— Щадить плоть и терять душу — едва ли путь благочестивой любви, — сказал шулярит. — И в вашем собственном случае, отче, вы нанесли огромный ущерб Матери-Церкви. Мы не можем этого допустить. Поэтому, мы предлагаем вам выбор. Откажитесь от своей ереси, своей лжи, своих ложных обвинений и гнусных посягательств на самые основы Божьего творения в этом мире, и Мать-Церковь снова примет вас в свои объятия.

— Вы имеете в виду, что хотите, чтобы я снова встал за свою кафедру и солгал. — Хаскенс покачал головой. — Я не буду этого делать. Мы с вами оба знаем, что я не сказал ничего, кроме правды. Я не откажусь от неё по приказу того, кто продолжает служить грязи и коррупции, гноящимся в сердце Храма.

— Шуляр знает, как обращаться с врагами Матери-Церкви, — зловеще сказал шулярит, и Хаскенс удивил их обоих коротким, резким лающим смехом. Это был звук презрения, а не веселья.

— Вы думаете, я уже не понял, к чему вы клоните? — Он снова покачал головой, в его глазах был вызов. — Я знаю, что ваш господин в Зионе сделал с архиепископом Эрайком, и я знаю истинную причину, по которой он это сделал. Что касается меня, то хоть я и не испытываю любви к Черисийской Империи, но Церковь Черис распознаёт врагов Божьих, когда видит их. Так же как и я. И я знаю, с кем я хочу стоять рядом.

— Сейчас вы ведёте себя смело, — холодно и тихо сказал шулярит. — Вы скоро измените своё мнение, когда поймёте, что Шань-вэй не протянет руку, чтобы спасти вас от справедливого Божьего гнева.

— Возможно. — Хаскенс не старался скрывать страх, который, как они оба знали, свернулся кольцом в его сердце, как какая-то замёрзшая змея, но его голос был твёрд. — Я всего лишь человек, а не Архангел, а плоть слаба. Но что бы ни случилось с моей плотью, я без страха встречусь с Богом. Я делал только то, что Он приказал делать всем священникам Своим. Я уверен, что совершал ошибки на этом пути. Все люди делают это, даже те, кто призван к Его служению. Но, по крайней мере, в этом я не ошибся, и мы с вами оба знаем, что это истинная причина, по которой я здесь. Ты должен заткнуть мне рот, пока я не причинил ещё больший вред этому блуднику Клинтану.

— Заткнись!

Шулярит наконец потерял самообладание, и открытой ладонью ударила Хаскенса по лицу. Его рука повернулась в другую сторону, ударив связанного священника наотмашь, и Хаскенс застонал от боли, почувствовав вкус крови, и ещё больше крови хлынуло из его ноздрей. Только верёвки, привязывающие его к стулу, удерживали его на нём.

Шулярит резко отступил назад, уперев руки в бока, и Хаскенс сплюнул сгусток крови на пол склада.

— Значит, говорить правду о Клинтане — худшее преступление, чем «предательство» Матери-Церкви, да? — спросил он более хриплым голосом, так как был вынужден дышать через рот.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— Ты оскверняешь сам воздух Божий каждым своим словом, — категорично заявил ему шулярит. — Мы изгоняем тебя. Мы отправляем тебя во внешнюю тьму, в уголок Ада, предназначенный для твоей тёмной госпожи. Мы вычёркиваем твоё имя из числа детей Божьих и навсегда вычёркиваем тебя из общества искупленных душ.

Мышцы в животе Хаскенса превратились в сплошной кусок свернувшегося свинца, когда он услышал официальные слова осуждения. Они не стали неожиданностью — не после того, что уже произошло — но он обнаружил, что выслушивание их вживую несло в себе ужас, чувство необратимости, которого он не ожидал даже сейчас. Уголок его сознания предположил, что, возможно, это было потому, что он не осознавал, что может чувствовать ещё больший ужас, чем уже испытывал.

И всё же это было нечто большее, чем простой страх, нечто большее, чем паника. Было осознание того, что для него настал момент отплатить за все радости, дарованные ему Богом. Он насмешливо наблюдал, как человек со шрамом на лице снова медленно вытаскивает нож, и, несмотря на свой страх, прошептал безмолвную благодарственную молитву. Он никогда не сомневался, что то, что должно было произойти, будет хуже — намного хуже — чем всё, что он мог себе представить, но, по крайней мере, у его похитителей не было полного набора орудий пыток, которые Книга Шуляра предписывала врагам Матери-Церкви. Что бы с ним ни случилось, он будет избавлен от всего того ужаса, который Инквизиция навлекла на Эрайка Динниса. И когда он смотрел, как вынимают нож, даже когда чья-то рука снова откинула его голову назад, а другая рука разорвала его сутану на талии, он молился, чтобы он обрёл то же мужество, ту же веру, что и Диннис.

* * *

Глаза Мерлина Атравеса резко открылись.

Нимуэ Албан всегда спала глубоко и спокойно. Она никогда по-настоящему не любила просыпаться, и процесс приведения её мозга в состояние полного бодрствования обычно занимал не менее минуты или двух. Мерлин был не таким. Для него переход от «сна», как требовал от него Кайлеб каждую ночь, к полному пробуждению был таким же резким, как поворот выключателя.

Что, в конце концов, именно так и произошло.

Поэтому, когда эти сапфировые глаза открылись, он полностью осознавал своё окружение и который сейчас час. Это так же означало, что он полностью осознавал, что его внутренние часы не должны были будить его ещё час и двенадцать минут.

— Лейтенант-коммандер Албан.

Глаза Мерлина, верные непроизвольным рефлексам своего человеческого прототипа, расширились от удивления, когда в его электронном мозгу тихо прозвучал голос.

— Сыч? — выпалил он, настолько удивлённый, что фактически заговорил вслух. — Это ты, Сыч? — продолжил он, тем самым (как он понял мгновение спустя) подтвердив своё удивление, поскольку он никак не мог не узнать голос далёкого ИИ. По крайней мере, на этот раз ему удалось произнести это про себя. Немаловажное соображение, учитывая, что стены его гостевой спальни здесь, в штаб-квартире герцога Восточной Доли в Мейкелберге, едва ли можно было назвать звуконепроницаемыми.

— Да, лейтенант-коммандер Албан, — подтвердил компьютер.

— Что случилось? — требовательно спросил Мерлин, его расширенные глаза снова сузились в раздумье.

— Возникла ситуация, не предусмотренная моими инструкциями, и мне требуется ваше указание, чтобы разрешить её, лейтенант-коммандер Албан.

— В каком смысле? — Голос Мерлина стал напряжённее. Это был первый раз, когда ИИ вступил с ним в контакт без особых инструкций на это. Таким образом, это было доказательством того, что полное самосознание, которое, как обещало руководство, постепенно должно было развиться у Сыча, действительно начало себя проявлять. Но тот факт, что компьютер разбудил его, наводил на мысль, что то, что побудило его раскрыть свои развивающиеся способности, не подпадало под категорию хороших новостей.