Пепел на ветру - Екатерина Мурашова

Прием в честь именин Марии Габриэловны, жены Льва Петровича.

Самой именинницы после того, как она вместе с мужем приветствовала собирающихся гостей и принимала поздравления и подарки, почти не видно – хлопочет, хотя все сто раз продумано и организовано заранее.

В большой комнате за двумя роялями бурно импровизируют два похожих друг на друга молодых человека с длинными глазами, окаймленными чуть припухшими веками. Девушки и дамы сидят и стоят вокруг, изящно облокотившись.

Туалеты дам изысканы, украшения подчеркивают и расставляют акценты, но не блистают. Лев Петрович сидит у окна в глубоком кресле, взирает благосклонно, и на лежащем на коленях листе карандашом рисует изящный дачный домик с полукруглой верандой, утопающий в кустах сирени. У его ног играет с тряпичной куклой маленькая девочка. Время от времени она снимает с ноги дедушки туфлю и тогда кукла плывет в ней, как в лодочке. Лев Петрович улыбается, вытягивает длинную руку и рассеяно перебирает золотистые локоны внучки.

– Папа, Роза тебе не мешает? – заботливо спрашивает Анна Львовна.

– Нет, что ты, Энни! – искренне отвечает архитектор и рисует на веранде своего домика похожую на Розу крошечную девочку. – Мы с ней прекрасно ладим.

Приглашенный официант разносит шампанское в высоких бокалах. В соседней комнате на придвинутом к стене столе, красиво освещенные электрическими лампами, вставленными в старинные канделябры, стоят закуски – черная икра в тарталетках, раковые шейки в листьях салата, изящно украшенные маслинами канапе, нежно порезанные сыры…

Один из мальчиков влез в тронутые ржавчиной рыцарские доспехи (возможно, подлинные), и бродит по комнатам, бряцая, волоча за собой тяжеленный меч и представляясь всем подряд:

– Сэр Ржавая Кастрюля, очень приятно. Не желаете ли сразиться со мной за благосклонность Пурпурной Красавицы?

Желающих сразиться не находится. Только Луиза исподтишка, из-за портьеры показывает Ржавой Кастрюле язык и выразительно стучит себя согнутым пальцем по темени.

– Просим, просим, per favore! (пожалуйста – ит.) – раздаются мелодичные, негромкие голоса.

Анна Львовна, совершенно не жеманясь, подходит к роялю.

Импровизации прекращаются.

– Энни, что ты будешь петь?

– Мамочка, «Не пробуждай», «Не пробуждай»! Oh, ti prego! (О, пожалуйста – ит.)

Крошечный курчавый мальчик дергает мать за подол платья.

– Риччи (От итал. ricco – «кудрявый» – прим. авт.), я же не отказываюсь, если хочешь, отыщи и подай Луиджи ноты…

Сопя, мальчик карабкается на табуретку, копается в стопке нот. Он умеет читать? Названия? Мелодию по нотам? На вид ему не больше трех лет…

Голос у Анны Львовны глубокий и богатый, особенно на низких тонах.

Итальянские переливы звучат обворожительно.

– Как будто кошку гладит, – шепчет Луиза Камише.

– Не мешай, дай послушать, – Камиша прикрыла глаза полупрозрачными веками, вся отдалась музыке и пению.

Луиза – увы! – немузыкальна. Как белая ворона в этой исключительно одаренной ко всяким искусствам семье. Единственное, что умеет – показывать фокусы. С картами, со спичками, со специальной, лично ею сконструированной по книжке и еще усовершенствованной шляпой. Ловкость рук необыкновенная.

«На Хитровке либо на Грачевке ты, Лиза, среди марушников в принцессы выбилась бы», – признала Люша, так и не сумевшая разобрать механику большей половины Лизиных фокусов. Комплимент сомнительный, все, кому пересказала, морщатся, но Луизе все равно приятно.

Когда напоются и наиграются, ее еще попросят выступить. У нее в дальней комнате все готово. Люша согласилась ассистировать – это хорошо, потому что аккуратная Камиша не умеет хранить где надо невозмутимый вид, и смущенно улыбается, указывая тем самым на мошенство, а мальчишки вечно все путают.

Анна Львовна закончила петь и грациозно раскланялась.

Гвиечелли выразили свое одобрение, чирикая, как стайка свиристелей на боярышнике.

– Энни, ты совершеннейшая бьютифул! – буркнул веснушчатый фабрикант Майкл Такер и, приподняв мантильку, чмокнул жену чуть повыше локтя. Ушел к шампанскому и бутербродам, ловко лавируя между напольными вазами с цветами.

– Великолепно, аусгецайшнет! – говорит Анне Львовне профессор консерватории, немец. – Вы, как певица, могли бы иметь очень хорошую карьеру. А какой вид искусства предпочитает ваш муж?

– Крикет, – кротко отвечает Анна Львовна.

В группе студентов молодой человек не сводит глаз с Анны Львовны.

– Отжившая шелуха, – шепчет кому-то его коллега. – Умирающий век. Красиво, не спорю, умирает, но…

– Только символическое прочтение…

– Человеку из среды искусства прикрываться рабочим вопросом – это ничем не оправданная пошлость…

– Лев Петрович когда-то был талантливым архитектором, но теперь мастодонт, чиновник, рубит через городскую Думу самые передовые проекты… – отхлебывая шампанское, заедая икрой.

– Камиша, смотри! – толкает родственницу Луиза. – Если бы он мог, он бы ее просто съел… Сегодня наверняка еще одно письмо будет! «О Пурпурная Звезда Созвездия Восторга моей Безбрежной Вселенной…» Откуда, ты думаешь, этот идиот выкопал свою Пурпурную Даму? – ткнула пальчиком в погромыхивающего возле стола с закусками рыцаря. – А завтра, значит, я это письмо и стырю…

– Лиза, что за слово! – морщится Камиша. – Откуда?

Она, конечно, догадывается, но Луиза, разумеется, источника не выдаст. Всех все устраивает.

– Девочки, а где же наша Любочка? – именинница нашла время для инспекции наличного состава гостей.

– Люша, как всегда, в комнате у Степаниды прячется, – немедленно отрапортовала Луиза.

– Ну вот, мы же договорились, что она нынче выйдет к гостям, – огорчилась Мария Габриэловна. – Прическу все вместе выбирали, наряд. Лео эскизы рисовал. И все напрасно? Надобно ее все же позвать…

– Тетушка, дорогая, может, не стоит? – усомнилась Камиша. – Это ведь Любочке самой решать, когда она готова будет. Если она причесывалась-наряжалась, а после и спряталась ото всех, так, наверное, у нее какой-то к тому резон есть?

– Даже и не знаю… – Мария Габриэловна красиво сплела тонкие руки, поправила высокую прическу, коснулась пальцами высоких скул.

– Камишка, ты не права! – решительно сказала Луиза. – Иногда, чтоб человек плавать научился, его в воду толкнуть надо. Я ее сейчас приведу!

– Лиза!.. – согласно воскликнули Камиша и Мария Габриэловна.

Но девочка уже убежала.

Художники семьи Осоргиных-Гвиечелли как могли смягчили вульгарный контраст между черными кудрями Люши и ее же бледно-голубыми глазами. Надо признать, что им это удалось. Золотистый оттенок платья и розоватые аметисты в заколке выявили в тщательно уложенных локонах благородный бронзовый оттенок. Персиковый газовый шарф добавил два теплых тона к цвету кожи, не зачеркнув при этом ее чистоту и природную белизну. Почти бесцветные глаза удалось углубить и слегка затемнить поистине новаторским ходом, на взлете фантазии изобретенным младшей дочерью брата Марии Гарбриэловны, талантливой акварелисткой, обучающейся на курсах при Академии Художеств. Черные, длинные, резко загнутые кверху ресницы и брови Люши чуть-чуть закрасили растертой в ромашковом креме рыжеватой пудрой. Маленький золотой кулон в виде страшноватого солнечного глаза с рубиновым зрачком (из старинного венецианского наследства, подаренный бабушкой Камиллой на конфирмацию тезке) лежал на высокой Люшиной груди и невольно притягивал взгляд. Вся вместе окружающая цветовая гамма сообщила глазам Люши необыкновенный лиловый оттенок, сделала их глубокими и выразительными.