Андрей Белый - Валерий Демин

Начались занятия в студии по вечерам. Нашими преподавателями были: Вяч. Иванов, Ходасевич, Богданов, Лебедев-Полянский, Шершеневич, Сакулин, Херсонская, Андрей Белый. Курс, который вел Белый – стихосложение, – был наиболее специальным из всех и, казалось, скучнейшим: размеры – метрика и риторика, паузные формы, ускорения и т. п. – анатомия стиха, жизнь клеточек – строчек слов. Скучно и надоедливо однообразно. Но это казалось, пока не взялся Белый за преподавание. После первых же лекций Белого этот предмет стал для нас самым интересным и увлекательным из всех предметов, преподаваемых в студии, а руководитель стал самым любимым из всех руководителей. <… >

Занятия Белого… <…> были праздничными и обычно собирали всю студию. Редко, кто пропускал занятия Белого. Характерно, что с Белым в студии как-то сразу создались отношения очень простые, почти товарищеские. Перегородка, своеобразный пафос, дистанции, которые чувствовались у других руководителей в отношениях со студией, здесь не существовали. Здесь не было противоположения руководителей студии – студентам, как ученых и малограмотных, учителей и учеников, взрослых, мудрых и слепой молодежи, Здесь были отношения руководителя (Белого) и его сотрудников (студийцев).

Белый в то время мечтал о создании кружка по ритму русской поэзии, по развитию новейшей науки – стихосложения, основоположником которой, как потом нам стало ясно, был А. Белый. И к нам он относился как к будущим сотрудникам этого кружка. Его исключительная внимательность к нашим стихам, иногда неподдельный восторг от них, умение дать исчерпывающий и убедительнейший анализ с точки зрения технических приемов и их соответствия или несоответствия содержанию стихотворения, и при всем этом необыкновенная неподдельная простота в отношениях с нами, страшно нас располагали и влекли к нему. Мы видели исключительную собранность, продуманность и точность во всяких теоретических его выкладках. А чудовищная его рассеянность, детская наивность при его столкновениях с явлениями быта, нас – практическую молодежь – поражали, удивляли, забавляли. Иногда у нас возникали заботы о нем, и часто не без основания; а не забыл ли он пообедать сегодня, а есть ли у него папиросы, а не голодает ли он? Действительно, жить ему в то время приходилось трудно. Не будь у него несколько хороших друзей, принявших на себя заботы о нем, он, несомненно, бы сидел голодный и без приюта. Своей квартиры или комнаты у него никогда не было. Он обычно жил там, где его устраивали друзья. Также, как это ни странно, у него никогда не было никакой библиотеки, за исключением нескольких любимых им книг. И в то же время он был одним из образованнейших и начитаннейших людей века. Не случайно в своих стихах он говорил: „Думой века измерил, а жизнь прожить не сумел“».

При любом удобном случае Белый пропагандировал и свои антропософские взгляды, причем делал это нередко весьма изощренно. Так, призывая к борьбе с контрреволюцией, он тотчас же пояснял, что контрреволюцией следует считать материалистическое мировоззрение (!), коим пытаются заместить отброшенную буржуазную культуру; действительной же революционной идеологией следует признать учение Рудольфа Штейнера, взрывающее границы познания и указывающее новые пути к раскрепощенному духу.

Лекции Белого встречали горячее воодушевление молодежи, искавшей смысл жизни, но его свободные и своеобразные интерпретации очень скоро стали вызывать подозрение у суровых и бдительных партийцев. Лектора-антропософа обвинили в пропаганде немарксистских (а по сему непролетарских) взглядов и для начала предупредили о «неполном служебном соответствии» (хотя его позицию правильнее было назвать «полным служебным несоответствием»). В ноябре того же 1918 года Белого при содействии Луначарского взяли на работу по совместительству в театральный отдел Народного комиссариата просвещения (Наркомпроса) на должность заведующего научно-теоретической секцией. Здесь безраздельно царила Ольга Давыдовна Каменева – сестра всесильного Л. Д. Троцкого и жена чуть менее всесильного председателя Исполкома Моссовета Л. Б. Каменева. Прагматичная, своенравная и безо всяких сантиментов О. Д. Каменева не относилась к категории тех дам, которым нравились субтильные поэты-символисты. Поэтому чиновничья карьера в Наркомпросе у Белого не сложилась, несмотря на в целом благоприятное отношение к нему наркома Луначарского лично.

7 ноября 1918 года, в первую годовщину Октябрьской революции, Андрей Белый пригласил Маргариту Сабашникову погулять по праздничным московским улицам. Она также работала в театральном отделе Наркомпроса, где занималась организацией детских театров, частенько заглядывала и на заседания антропософского общества, наслаждаясь общением с друзьями-единомышленниками. О достопамятной прогулке по празднично украшенной столице вспоминала: «В день празднования годовщины Октябрьской революции Андрей Белый зашел за мной и мы пошли бродить по Москве. Улицы кишели народом. В тот сияющий октябрьский день Москва походила на древнерусскую сказку. Не только все дома были украшены красной материей – хотя население ходило в лохмотьях, не только висели повсюду гигантские плакаты известных художников в футуристическом стиле, но и сами дома, целыми улицами, были пестро расписаны. Обширная Красная площадь полна народу – как прежде бывало в Вербное Воскресенье. Но теперь на лицах не было тупой безнадежности, как раньше при царском режиме. Несмотря на голод, народ в эти первые месяцы революции уверенно и радостно смотрел в будущее. Он верил в свободу и чувствовал себя хозяином страны. Как дети, как счастливый сказочный народ, восхищались люди праздничной пестротой улиц. Потом появились два серебристых сияющих аэроплана и кружились над площадью в темно-синем небе. Такая синева бывает только в России в начале осени. Все с ожиданием смотрели вверх. И с неба полетели тучи серебристых голубей. Это зрелище на фоне белых стен и золотых луковок Кремля было пророческим для России. Всегда русский народ ждал манны небесной. Но это были не голуби и не „Голубиная книга“, некогда упавшая с неба, – это были белые листки бумаги. Их ловили в воздухе, поднимали с земли, разбирали слова и читали призывы к кровавой расправе с буржуями…»

Тогда же с А. Белым познакомилась юная поэтесса Надежда Павлович (1895–1980). Она посетила его московскую квартиру и оставила лирические воспоминания об этой встрече и самом поэте:

Он туфли проплясал насквозь,Вприпляску он писал,Как бы вакхическую гроздьИ тирс он подымал.

Змеились молнии на лбу,Был вихрь взметен кругом,Волос дымился легкий пухВкруг лысины – венцом.

В его фарфоровых глазахБуравились зрачки,И был похож на орлий взмахПолет его руки.

Я постучалась. Он открылИ засмущался: – Ах!Я очень рад! Я все забыл!Я был в иных мирах!

Вздохнул, вспорхнул, на край присел…Темнело по углам.Московский фикус цепенелСредь схем и диаграмм.

Николы Плотника в окнеМерцал и таял крест,А мне казалось – как во сне.Дорога… ночь… разъезд.<… >

В январе 1919 года пришло обнадеживающее письмо от Иванова-Разумника. Он сообщал о создании в Петрограде Вольной философской академии (позже она стала именоваться Вольной философской ассоциацией, сокращенно – Вольфила), председателем совета которой избрали А. Белого. Помимо него, в совет вошли А. Блок, В. Мейерхольд, К. Петров-Водкин, Л. Шестов, другие известные деятели отечественной культуры; заместителем председателя (или, как тогда говорили «товарищем председателя») избрали Иванова-Разумника, секретарем – А. Штейнберга. Белому предлагалось продумать вопрос о перемене места жительства и переезде из Москвы в Петроград, а пока что бывать в Питере наездами для участия в заседаниях и чтения лекций. Для развертывания творческой работы Вольфила получила большое помещение и бюджетное финансирование. Белому сулили достойное жалованье, полную свободу действий и массу свободного времени для писательского творчества.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});