Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андрэ Моруа

"Я ни к чему не пригодна, и где уж мне сделать тебя счастливым! Вот уже два с половиной года ты как будто и не замечаешь, что я живу на свете лишь для того, чтобы любить тебя и быть тобой любимой. Ты сделал для меня все, что может сделать самая благородная и великодушная преданность. Но это еще не значит любить. Это означает быть верным и хорошим другом, не подчеркивая своего благородства. Я не строю себе никаких иллюзий. И к тому же я люблю тебя так сильно, что стала проницательной. Я хорошо вижу, что уже более двух лет ты перестал меня любить, хотя разговариваешь и обращаешься со мной так, словно твоя любовь еще не угасла. Но это лишь доказывает, что ты хорошо воспитанный человек, вот и все. Для любящего сердца бурные сцены более красноречивы и убедительны, нежели сдержанная галантность речи. Звонкая пощечина иногда больше говорит о страсти и нежности, чем равнодушный поцелуй в уста или в лоб. За последние два года я убедилась в этом на своем горьком опыте".

Увы, она была права. Виктор Гюго ценил ее безграничную жертвенность и превосходно понимал, чем он обязан ей за это служение, но влечение исчезло, он оставался холоден к ней. Он пользовался всяким поводом, чтобы не нарушать ее целомудрия, к чему она совсем не стремилась. Она имела право проводить с ним лишь три больших праздника - 1 января, 17 февраля (воспоминание об их первой ночи), 19 мая - день святой Юлии. Уже в 1844 году он забыл навестить ее 19 мая. Когда скромный, семенивший мелкими шажками господин Фуше заболел, Виктор ответил на жалобы покинутой Жюльетты, что он ухаживал за своим тестем, ибо он "всем обязан этому замечательному старику". Истина же заключалась в том, что, как это хорошо понимала Жюльетта, другие женщины привлекали теперь ее любовника. Было много актрис или просто молодых обожательниц, которые поднимались по потайной лестнице дома на Королевской площади.

Жюльетта Друэ - Виктору Гюго, 17 января 1843 года:

"Я уверена, что тебе любопытно и приятно поближе познакомиться с женщинами, которые увлечены тобой и потворствуют твоему тщеславию мужчины и поэта. Я не хочу тебе в этом мешать. Но я знаю, что при первой же твоей измене я умру, вот и все, что я хотела тебе сказать..."

В начале 1843 года его дамой сердца стала молодая блондинка с томным взглядом, она часто опускала глаза свои долу с видом "пугливой голубки", но мелькавшая на ее лице лукавая улыбка разрушала это впечатление. Она именовалась Леони д'Онэ, происходила из небогатой, но старинной дворянской семьи, получила воспитание, подобающее светской барышне, а в восемнадцатилетнем возрасте убежала из дому и стала жить с художником Франсуа-Огюстом Биаром в его мастерской на Вандомской площади.

Биар был посредственным, довольно примитивным художником, достигшим успеха лишь потому, что король Луи-Филипп желал приобрести для галереи Версальского дворца помпезные "махины" - исторические картины огромных размеров. Как раз такие произведения Огюст Биар мог малевать целыми сериями. Он побывал в Норвегии, в Лапландии, это создало ему романтический ореол, быть может, и соблазнивший Леони д'Онэ. В 1839 году она совершила с ним путешествие на Шпицберген, проявив тогда и мужество и находчивость; на обратном пути они остановились в замке Мункхольм, для того чтобы в соответствующей обстановке перечитать "Гана Исландца" Виктора Гюго.

В 1840 году художник женился на своей подруге, так как она была уже беременной на шестом месяце. Они купили на берегу Сены, возле Самуа, "дом, сад, парк, пруд, лодку" и стали с 1842 года принимать у себя художников. После возвращения с Дальнего Севера госпожа Биар вошла в моду, как "первая француженка, побывавшая на Шпицбергене", и ее альбом был заполнен стихами, подписанными тогдашними знаменитостями. Поэтов в ее дом приводила госпожа Фортюне Гамлен, старая дама шестидесяти семи лет, одна из знаменитых "щеголих" времен Директории. Она была креолкой, как и Жозефина Богарнэ, отличалась остроумием и утонченностью, дружила с Шатобрианом и Виктором Гюго. Как мадемуазель Жорж и многие другие, она была кратковременной фавориткой Наполеона, и он оставался ее "божеством". Гюго, так хорошо отзывавшийся о Наполеоне, пленил этим нераскаявшуюся бонапартистку, а кроме того, он любил слушать ее воспоминания о пяти исчезнувших режимах: Монархии, Директории, Консульстве, Империи, Реставрации.

Госпожа Гамлен снимала каждое лето охотничий домик (Эрмитаж-де-ла-Мадлен) близ Платрери, поместья Биаров. Молодая женщина и старуха подружились. Многие престарелые вдовы, в прошлом когда-то красивые и легкомысленные, грешат в старости сводничеством. Фортюне Гамлен представила поэта супруге художника. Они понравились друг другу, стали встречаться. Но в 1843 году постановка "Бургграфов", путешествие по Пиренеям и затем смерть Леопольдины спасли Жюльетту от измены возлюбленного. В 1844 году Гюго, охваченный скорбью, прилагал все усилия, чтобы избавиться от мучительной тоски. Он хотел забыться в работе, усердно трудился в комиссиях Академии, бывал во дворце и, конечно, предавался новым увлечениям. Госпожа Биар была несчастна в своей семейной жизни, художник дурно обращался с ней. Жалость к женщине обостряла у Гюго влечение к ней. Два отчаявшихся существа нашли друг друга, теперь у Гюго появилась новая спутница для ночных прогулок. Гюго показывал ей "свой Париж" - от Собора Парижской Богоматери до улицы Гренель, - писал стихи, воспевая в них уже не Жюльетту, а нового ангела.

Тот вечер первых дней апреля

И ты и я

В своих сердцах запечатлели,

Любовь моя!

Мы шли с тобою по столице

Порою той,

Когда на город ночь ложится,

А с ней покой...

В старинном и глухом квартале

Навстречу нам

Две призрачные башни встали

Над Нотр-Дам.

Хотя над Сеной облаками

Клубилась мгла,

Сверкали волны над мостами,

Как зеркала...

Сказала ты: "Люблю и страстью

Своей горда!"

И ярко озарило счастье

Меня тогда.

Часы блаженные летели...

Любовь моя,

Ты помнишь эту ночь в апреле,

Как помню я?

[Виктор Гюго, "Апрельский вечер" ("Последний сноп")]

Двадцать пятого июня 1844 года:

Ты помнишь ли тот день, счастливый день воскресный?

Июнь, девятое... В окне узор чудесный

По белой кисее струился, словно дым.

Тебя он называл сокровищем своим,

Он обнимал тебя... О миг блаженства, где ты?

Стучали в лад сердца, единством дум согреты,

И лучезарный день смеялся в лад сердцам.

И даже небеса завидовали вам!

Друг друга вы без слов душою понимали,

Порой твои глаза таинственно сверкали,

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});