Дар Гумбольдта - Сол Беллоу

— Хоть убей, не пойму, почему ты так помешан на своем брате, — сказала Рената. — Чем больше он унижает тебя, тем больше ты его боготворишь. Позволь, напомню, что ты рассказывал мне о нем. Когда вы детьми играли на полу, он наступал тебе на пальцы. Натирал перцем глаза. Бил тебя по голове бейсбольной битой. Когда вы подросли, сжег твою коллекцию брошюр Маркса и Ленина. Со всеми заводил драки, даже с цветной служанкой.

— Да, как-то он ударил Баму, а она с высоты своих ста восьмидесяти отвесила ему тяжелую затрещину, которую он вполне заслужил.

— Он был замешан в сотнях скандалов и судебных процессов. Десять лет назад он стрелял в машину, которая заехала на его подъездную дорожку, чтобы развернуться.

— Юлик хотел только прострелить покрышки.

— Да, но попал в стекло. Его обвинили в вооруженном нападении — разве не ты мне об этом рассказывал? А разговаривает он, как один из тех психованных скотов, что заполнили твою жизнь. Или я не права?

— Как ни странно, он совсем не скот, он обаятелен, он джентльмен. Но самое главное, он мой брат Юлик. Некоторые люди настолько реальны, что подавляют мою способность критически мыслить. Стоит им появиться — неоспоримо, бесспорно, — и я уже не могу совладать с ними. Их существование значит больше, чем мои практические интересы. К людям, которые настолько исполнены жизненной силы, я ужасно привязываюсь.

Ясно, что и Рената относилась к этой категории. Я ужасно привязался к ней, потому что она была Ренатой. Кроме того, она многое обо мне знала и от этого делалась еще ценнее. Я слишком много вложил в нее, рассказывая о себе. Она основательно постигла жизненный путь и мировоззрение Ситрина. Но я не чувствовал особой необходимости настолько же глубоко вникать в жизнь Ренаты. Мне достаточно было просто на нее смотреть. И в результате приходилось покупать ее внимание. Чем больше сведений я сообщал ей, тем больше в ней нуждался, а чем больше нуждался, тем выше росла ее ценность. В будущей жизни не будет такой личной и сексуальной зависимости. Не придется подкупать другую душу, чтобы выплескивать на нее объяснения, к чему ты стремился, что хотел сделать, что сделал и что хотели сделать другие. (Хотя, естественно, возникает вопрос, с какой стати кто-то должен слушать подобные вещи бесплатно?) Спиритическая наука говорит, что в будущей жизни моральные законы возымеют первостепенное значение, приобретут такую же значимость, как законы природы в мире физическом. Впрочем, я еще новичок, младшая группа теософского детского сада.

Но я настроен серьезно. Я собираюсь совершить удивительный прыжок и погрузиться в истину. Я проделал это, используя самые современные методы философии. Я собирался раз и навсегда выяснить, стоит ли что-нибудь за постоянно встречающимися мне намеками на существование бессмертия. Кстати говоря, это — величайшее, самое революционное дело, какое можно совершить, дело высочайшей ценности. В социальном, психологическом, политическом отношении сама суть человеческих институтов есть всего лишь выжимка наших представлений о смерти. Рената как-то заметила, что интеллектуалы приводят меня в бешенство, делают высокомерным и мстительным. Что я не устаю утверждать, будто они растрачивают свое и чужое время впустую и меня не покидает желание отметелить или даже удавить эту братию. Возможно, Рената права, хотя и преувеличивает мою жестокость. Меня не оставляло странное предчувствие, что самой природы там нет, что объектный мир навечно отделен от субъектного, что все внешнее четко соответствует чему-то внутреннему, что два эти царства тождественны и взаимозаменяемы, что природа — это мое собственное бессознательное «я», которое можно познать путем умственной работы, научного исследования и детального анализа. Каждая вещь в природе является символом чего-то в моей душе. В тот момент в «Плазе» я мысленно рассмотрел свое положение. Я ощутил какую-то едва заметную связь с космосом. Привычная система отсчета пошатнулась и задрожала. Стало быть, нужно, не теряя твердости, объединить метафизику и течение жизни каким-то прозаическим, земным способом.

Тогда допустим, что после страстной жизненности и хрупкого блаженства нас ждет лишь забытье, бесконечная пустота смерти. Какие тут имеются возможности? Первый вариант — постепенно подготовить себя к забытью, чтобы смерть не оказалась сколько-нибудь серьезной переменой. И второй — сделать жизнь настолько невыносимой, чтобы смерть казалась желанным избавлением. (В этом человечество окажет тебе всяческую поддержку.) Есть и еще один вариант, который редко выбирают. Он состоит в том, чтобы позволить самым глубинным своим первоосновам проявить заложенную в них информацию. Если нам суждены лишь небытие и забвение, общепринятые представления отнюдь не вводят нас в заблуждение, так-то вот. Этот вывод изумил меня, ибо общепринятые представления почти никогда не утоляли мою жажду истины. Однако такую возможность исключать не следует. И все же предположим, что никакого забвения не существует. Тогда что же я делал все эти без малого шестьдесят лет? Думаю, я никогда не верил, что забвение существует, и к пятому с половиной десятку лет мучений и абсурда принял вызов и стал оспаривать мнимую рациональность и бесспорность забвения.

Все эти мысли пронеслись у меня в голове на последнем этаже «Плазы». Рената все еще продолжала бурчать по поводу нашей мансарды. Раньше я всегда устраивал ей шикарную жизнь в Нью-Йорке. Она прекрасно проводила время, соря моими деньгами, как золотоискатель, наткнувшийся на богатую жилу. Урбанович не без основания считал меня разнузданным стариком, просаживающим капитал, лишь бы не достался врагу, и он пытался надеть на меня узду. Но разве это его деньги? Удивительно, какое множество почти незнакомых людей пытаются поживиться за мой счет. Например, этот Пинскер, адвокат Дениз, волосатый мужик в яичного цвета галстуке. Его я и вовсе не знал, мы с ним и слова друг другу не сказали. Как же ему удалось запустить лапу в мой карман?

— Как мы договоримся? — спросила Рената.

— Ты об Италии? Тебе хватит тысячи долларов на недельку?

— В Чикаго о тебе говорят ужасные вещи, Чарли. Тебе стоит знать, какая у тебя репутация. Конечно, тут не обошлось без Дениз. Она даже детей подзуживает, и они тоже распространяют ее взгляды. Тебя считают невыносимым. Мама слышит об этом повсюду. Но когда тебя узнаешь поближе, ты оказываешься таким милым — никого милее тебя я не встречала. Ты не против забраться в постель? Только давай не будем раздеваться полностью. Я знаю, ты любишь, когда что-нибудь остается.

Она обнажилась до пояса, расстегнула для удобства лифчик и расположилась на кровати, демонстрируя всю красоту пышных и гладких ножек, живота, бледного лица и благочестиво сведенных бровей. Я притянул ее к себе, не снимая рубашки.

— Давай сделаем расставание не таким горьким, — сказала она.

И тут на ночном столике стал беззвучно пульсировать маленький огонек телефона. Кому-то я снова понадобился. Только вот чьи пульсации важнее, я не знал.

Рената засмеялась.

— Какие изощренные помехи! — сказала она. — Они всегда знают, когда помешать. Ну ответь. Все равно настрой уже пропал. Ты как на иголках. Наверное, беспокоишься о детях.

Звонил Такстер.

— Я внизу, — сообщил он. — Ты занят? Можешь прийти в Пальмовый зал? У меня важные новости.

— Продолжение следует, — довольно весело прокоментировала Рената.

Мы оделись и спустились искать Такстера. Я сперва не узнал его, потому что на нем был совершенно новый наряд: широкополая шляпа с высокой тульей и вельветовые брюки, заправленные в ковбойские сапоги.

— Что произошло? — спросил я.

— Хорошая новость: я только что подписал контракт на книгу о знаменитых диктаторах, — сказал он. — О Каддафи, Амине и прочих. Более того, Чарли, мы можем заключить еще один контракт. Сегодня. Вечером, если хочешь. Думаю, нам стоит это сделать. Для тебя это будет по-настоящему выгодная сделка. Да, кстати, когда я звонил тебе по внутреннему телефону, рядом со мной стояла женщина, которая тоже спрашивала тебя. Насколько я понял, она вдова поэта Флейшера или его бывшая жена.

— Кэтлин? Куда она пошла? Где она? — воскликнул я.

— Я сказал, что у нас с тобой срочное дело, а она ответила, что ей все равно нужно сделать покупки. Она сказала, что встретится с тобой в Пальмовом зале примерно через час.

— Ты прогнал ее?

— Прежде чем возмущаться, вспомни, что я устраиваю коктейль на «Франс» и немного тороплюсь.

— А к чему ковбойский наряд? — спросила Рената.

— Ну, я решил, что неплохо бы выглядеть по-американски, таким себе парнем из самой глубинки. Мне кажется, нужно им показать, что я не имею ничего общего с либеральной прессой и истеблишментом восточных штатов.

— Ты сделаешь вид, что принимаешь этих ребят из третьего мира всерьез,