Дар Гумбольдта - Сол Беллоу

Мне нравилась оживленность Ренаты. Ее грубость и откровенность во сто крат лучше, чем благочестивые разговоры о любви. На них я никогда не покупался, никогда. Но ее оживленная болтовня, сопровождаемая накладыванием икры, рубленого яйца и лука на тоненький гренок, несла мне удивительное и неизмеримое успокоение.

— Слушай, — продолжала она, — перестань хихикать, как десятилетняя девочка. Давай объективно поговорим о том, что оставил Гумбольдт. Он думал, что завещает тебе настоящую ценность. Бедняга! Вот хохма! Кто купит такую историйку? О чем она? Ну и что, что пришлось проделать все дважды, сначала с подружкой, потом с женой? Зрители просто рехнутся. Продюсеры стремятся прыгнуть выше «Бонни и Клайда»[367], «Французского связного» и «Крестного отца». Убийство в надземке. Голые любовники, продолжающие трахаться, когда их тела продырявливает пулеметная очередь. Пижоны на массажных столиках, которым пули входят прямо в очки, — безжалостная Рената вполне добродушно засмеялась, потягивая пуйи-фюиссе, и прекрасно сознавала, как я восхищаюсь ее нежной шейкой с по-женски нежными белесыми полосками (здесь узорная завеса Майи-иллюзии оказывалась столь же заметной, как и везде). — Разве не так, Чарльз? Как может Гумбольдт тягаться с этим? Он мечтал очаровать публику. Но это даже тебе не удалось. Без режиссера «Тренк» никогда бы не стал кассовым. Ты сам так говорил. Что ты получил за права на экранизацию «Тренка»?

— Общая сумма была триста тысяч. Половину получил продюсер, десять процентов — агент, от оставшихся шестьдесят процентов отгрызло правительство и пятьдесят тысяч я заплатил за дом в Кенвуде, который сейчас принадлежит Дениз… — Пока я называл числа и проценты, лицо Ренаты оставалось на удивление спокойным. — Вот и весь коммерческий успех. Согласен, сам бы я ничего не добился. Все это заслуга Гарольда Лемптона и Кермита Блумгардена. Ну, а Гумбольдт не первый, кто потерпел неудачу в попытке совместить грандиозный успех с поэтической чистотой или, как говорил Свифт, сгорев в огне поэзии, и, следовательно, став непригодным для Церкви, Закона и Государства. Но он думал обо мне, Рената. Этот сценарий — его видение меня: безрассудство, запутанность, попусту растраченная проницательность, любящее сердце, этакая беспорядочная одаренность, но некоторое изящество конструкции. Это завещание говорит о его привязанности ко мне. Он сделал все, что мог. Это было проявлением любви…

— Чарли, смотри, тебе несут телефон, — перебила Рената. — О господи!

— Вы мистер Ситрин? — спросил официант.

— Да.

Он подключил аппарат, и меня соединили с Чикаго. Звонил Алек Сатмар.

— Чарли, ты в Дубовом зале? — поинтересовался он.

— Да.

Сатмар восхищенно засмеялся. Детьми мы с ним дрались в проходе между домами, молотя друг друга по лицу кулаками в боксерских перчатках до тех пор, пока не начинали задыхаться в полнейшем изнеможении, а вот ведь преуспели. Я обедал в дорогом ресторане Нью-Йорка, а он звонил мне из шикарной конторы на Ла-Салль-стрит. К сожалению, то, что он сообщил, не слишком вяжется с этой роскошью. Или вяжется?

— Урбанович пошел навстречу Дениз и Пинскеру. Суд обязал тебя внести залог. Двести тысяч долларов. Вот что происходит, когда ты не слушаешь моего совета. Я говорил тебе спрятать часть денег в Швейцарии. А ты кичился своей честностью. Хотел быть не таким, как все. Смотри, снобизм доведет тебя до ручки. Хотел аскетизма? Теперь ты на двести тысяч ближе к нему, чем вчера.

Легкое эхо подсказало мне, что он использует усилитель. Было слышно, как селектор повторяет мои ответы. Значит, секретарша Сатмара, Тьюлип, тоже слушала. Эта женщина делала вид, что интересуется мною, и Сатмар, обожавший работать на публику, иногда приглашал ее послушать наши разговоры. Эта красивая женщина, немного бледная и полноватая, держалась с печальным мужеством обитателей Вест-Сайда. Она была предана Сатмару, знала его слабости и прощала их. Правда, сам Сатмар никаких слабостей за собой не замечал.

— Как ты раздобудешь деньги, Чарли? — поинтересовался он.

Но мне первым делом нужно было скрыть случившееся от Ренаты.

— Я не вижу тут никакой проблемы. Помнится, ты остался мне должен?

— Мы договаривались, что я расплачусь с тобой пятью взносами за квартиру, и за этот год ты свои деньги уже получил. Это при том, что десятилетия бесплатной юридической помощи я не учитываю.

— А также того, что именно ты направил меня к Томчеку и Сроулу.

— Они лучшие специалисты по семейным делам во всем Чикаго! Просто они не могут с тобой работать. Да и никто не может.

Рената передала мне еще один гренок с икрой, рубленым яйцом, луком и сметаной.

— Это было сообщение номер один, — сказал Сатмар. — Сообщение номер два — позвони своему брату в Техас. Его жена пыталась связаться с тобой. Не волнуйся. Ничего не случилось. Джулиусу предстоит операция на сердце по поводу стенокардии. Твоя невестка сказала, что ему собираются пересадить несколько артерий. Она решила, что его единственный брат должен об этом знать. На операцию они поедут в Хьюстон.

— На тебе лица нет, что случилось? — спросила Рената, когда я положил трубку.

— Моему брату предстоит операция на сердце.

— О боже! — воскликнула она.

— Я должен ехать туда.

— Неужели ты хочешь снова отложить наше путешествие?

— Мы можем полететь из Техаса.

— Твое присутствие обязательно?

— Конечно.

— Я не знакома с твоим братом, но знаю, что он черствый человек. Он не стал бы менять свои планы ради тебя.

— Но, Рената, он мой единственный брат, а это страшная операция. Насколько я понимаю, грудную клетку вскрывают, вытаскивают сердце, кладут его на полотенце или что-то такое, а циркуляцию крови поддерживают специальным аппаратом. Одним из этих современных дьявольских технических устройств. Бедное человечество, низвергнутое в этот вещественный мир…

— Бр-р, — поморщилась Рената, — надеюсь, меня никогда не будут собирать по частям, как составную картинку.

— Дорогая, в твоем случае даже мысль об этом — уже богохульство.

Груди Ренаты, лишаясь поддержки нижнего белья, мягко опадали в стороны благодаря очаровательной полноте каждой из них и, вероятно, какую-то роль в этом играли магнитные полюса земли. Невозможно думать о груди Ренаты как о части тела, такой же, как у всех, а уж тем более, как у моего брата — жирной, поросшей седыми волосами.

— Ты хочешь, чтобы я поехала в Техас вместе с тобой? — спросила Рената.

— Для меня это было бы очень важно.

— Для меня тоже, если б мы были мужем и женой. В этом случае, если бы тебе понадобилась моя поддержка, я бы ездила в Техас хоть дважды в неделю. Но не надейся притащить меня за собой хвостиком и представить грязному старикану своей шлюхой. Не суди по моему поведению незамужней женщины. — Последняя фраза подразумевала ту ночь, когда она не впустила меня в дом, потому что валялась в кровати с Флонзалеем, королем гробовщиков. Рената утверждала, что обливалась слезами все время, пока я неистово пытался до нее дозвониться. — Женись на мне, — продолжала она. — Измени мой статус. Вот что мне нужно. Я буду тебе замечательной женой.

— Мне действительно стоит так поступить. Ты чудесная женщина. К чему эти споры?

— Здесь не о чем спорить. Завтра я лечу в Италию, а ты можешь присоединиться ко мне в Милане. Но явившись в магазин Биферно, я окажусь в трудном положении. Разведенная женщина, разъезжающая с любовником, вряд ли может рассчитывать на энтузиазм со стороны отца. короче говоря, ему будет еще сложнее избавиться от негативного ко мне отношения, чем когда я была невинной девочкой. Я до сих пор не могу забыть, как нас с мамой выставили на улицу, прямо на Виа-Монте-Наполеоне, и как я плакала перед витриной с чудесными кожаными вещицами. С тех пор, стоит мне зайти к Гуччи и увидеть роскошные чемоданы и сумочки, я едва не лишаюсь чувств, вспоминая, как меня отвергли.

Некоторые ее фразы бросались впустую, другие были рассчитаны на усвоение. Слова «мое поведение незамужней женщины» продолжали звенеть в воздухе, как она и задумала. Но нельзя же жениться только ради того, чтобы несколько дней в Милане она чувствовала себя порядочной женщиной.

Я поднялся наверх в номер и попросил оператора соединить меня с братом в Корпус-Кристи.

— Юлик? — воскликнул я. Так его звали в кругу семьи.

— Да, Чакки.

— Я завтра буду в Техасе.

— А, тебе рассказали, — понял он. — Меня собираются раскромсать в среду. Приезжай, если тебе больше нечем заняться. Я будто бы слышал, что ты собираешься в Европу.

— Я могу улететь и из Хьюстона.

Безусловно, ему было приятно, что я решил приехать, но неизбывная подозрительность заставляла Юлика сомневаться, не пытаюсь ли я извлечь какую-нибудь выгоду? На самом деле Джулиус любил меня, но утверждал обратное и сам в это верил. Моя привязанность очень его раздражала. Но он был слишком умен, чтобы обманываться. Так что не такой уж он приятный человек, и если он занимает настолько важное место в моих чувствах, достаточно сложных и глубоких, значит, либо я удивительно недоразвит и незрел, либо, сам того не понимая, оказался втянутым в какую-то аферу. Юлик во всем подозревал мошенничество. У него был решительный характер, суровые, но привлекательные черты лица и настороженный проницательный взгляд. Усы в стиле покойного государственного секретаря Ачесона[368] смягчали слишком резкие очертания губ. Этот тяжелый красивый агрессивный мужчина носил клетчатые и полосатые костюмы, безвкусные, но хорошо подогнанные. Когда-то, еще в Чикаго, он разбогател на стыке коммерции и политики, был связан с преступным миром, хотя и косвенно. Но потом влюбился и бросил жену ради другой женщины. Развод разорил его дочиста, и он лишился всего чикагского имущества. Но в Техасе разбогател снова и поднял на ноги вторую семью. Я не мог представить брата отдельно от его богатства. Ему необходимо было купаться в деньгах, иметь десятки костюмов и сотни пар туфель, бесчисленные рубашки, запонки, перстни, большие дома, роскошные автомобили и вращаться в великосветском обществе, где он верховодил как король. Такой уж он, мой любимый старший брат Юлик.