Разгон - Павел Загребельный

Это был, так сказать, переходный период в Зинькиной деятельности. Тогда еще никто не знал, куда кинется она после "театра", никто не угадывал в Зиньке общественных талантов, может, она и сама еще о них не знала. Петько же подсознательно попытался зацепиться именно за литературу, привлечь Зинькино внимание, если и не в какой-то гениальной роли на "сцене", то в "спектакле", выдуманном и отрежиссированном им самим от начала до конца.

Помог ему Антон Губрий, а если точнее - Сервантес. Старший брат Антона Федор привез откуда-то (откуда именно, установить не удалось, так как пути книжек в Озеры были в те времена не прослежены) растрепанный роман Мигеля Сервантеса де Сааведры "Дон-Кихот". Антон прочитал книжку сначала сам, потом, зная жадность Карналя к книгам, "на один день" дал Петьку, и, хоть мачеха велела гонять воробьев из конопли, "Дон-Кихот" был прочитан за день, и не просто прочитан, а пережит так, будто все события с Рыцарем Печального Образа происходили тут, в Озерах, будто жил он в такой хате, как у Аврама Воскобойника, и там, в притемненных сенях, умирал, обнародовав свое завещание. Петько видел широкое бедное ложе, застланное одеялом, окно, занавешенное дерюжкой от солнца, притрушенный полынью от блох зеленый пол, шкодливых кур; которые всякий раз прорываются в сени, едва кто-нибудь приоткроет дверь.

Вечером Петько побежал к Антону отнести книгу. Антон возвышался над ивовым плетнем, широко перемеривал двор на ходулях - они тогда почему-то вошли в моду среди ребят. Его сестра Галька, беленькая, толстенькая, как и Антон, бегала следом, канючила, чтобы он дал ей попробовать, а он только пренебрежительно почмокивал своими толстыми губами.

- Ну, дай, - канючила Галька.

- Отвяжись.

- Дай!

- Отвяжись.

Петько пожалел, что поторопился отдавать книгу, Антон, наверное, и думать забыл про Дон-Кихота. Захваченный своими мыслями, он переступал босыми ногами в мягкой, уже остывающей уличной пыли, молча наблюдал за возней брата и сестры, крепко зажимал под мышкой размякшую от пылкого чтения книжку, еще и не зная, что держит одно из знаменитейших сочинений мировой литературы. Стояла у него перед глазами вся призрачно-прекрасная жизнь печального рыцаря, но уже затягивалась она какой-то дымкой, воображение расползалось, как просвечиваемый косыми лучами туман, привычка переносить все прочитанное в книжках на ту землю, по которой ходил сам, переселять даже самых роскошных императоров и королей в простые озерянские хаты, лишь соответственно выбирая для каждого по его значению хату то под черепицей, то под железом с искусно украшенной трубой и вырезанными из жести узорами, лошадками и птичками на дымовой трубе, на водосточных трубах, на коньке, всех четырех карнизах, - эта привычка натолкнула Петька на мысль, от которой он даже замер, еще не веря, что это может произойти. Вот он сейчас скажет Антону, и Антон... Но осторожность подсказала Петьку, что начинать надо не с Антона, а с Гальки, чтобы сразу заполучить себе союзницу. Он перескочил через плетень, шутливо схватился за ходули, так что Антон, потеряв равновесие, вынужден был спрыгнуть на землю. Он замахнулся на Карналя, правда, не ударить, а так, для порядка, но тут же вспомнил о книге, выхватил ее у товарища из-под мышки, спросил: "Ну? Не я говорил?" У Петька перед глазами стояла Галька, а если по правде сказать, то где-то далеко-далеко мерещилась ему Зинька, которая не могла бы остаться равнодушной к его дерзкому замыслу.

- Хочешь стать нашей Дульцинеей? - спросил он неожиданно Гальку.

- Кем? - довольно кисло поинтересовалась Галька.

- Дульцинеей.

- А кто это?

- Тю, дурная, да это же дама сердца Дон-Кихота Ламанчского! воскликнул Антон, снова пытаясь взобраться на ходули, но у него ничего не получалось, так как он не хотел выпускать из рук книжку. Наконец он вынужден был сдаться, великодушно предложил Карналю: - Хочешь походить?

- Дай Гальке.

- Не умеет. Нос расквасит, будет мне от матери.

- Дай! - распустила нюни Галька.

- Видишь? А ты ей - Дульцинею. Да она и не читала и читать еще не умеет такие книжки.

- Настоящая Дульцинея Тобосская тоже не умела читать, ты же знаешь.

Антон посмотрел на Петька словно бы даже с испугом:

- А ты откуда знаешь?

- Написано в книжке. Я вот читал, Антоша, и думал, а что, если нам, как Дон-Кихот? На ветряки, на баранов, на колдунов и ведьм?

- Нам? - Антон отступил от Карналя, смерил его взглядом. - А кто же Дон-Кихот? Не ты ли?

- Ну, я.

- А Санчо Панса?

- Ты.

- Я?

- Ты. А Галька - наша Дульцинея Тобосская.

- А волшебник кто же?

- Волшебник? - Карналь понимал, что отвечать надо не медля, только этим он убедит Антона, но ведь в Озерах слишком много было претендентов на роль чародеев, колдунов, мелких мошенников. - Ну... Ну, дед Ирха... Он возле своих бергамот какие-то погремушки и колокольчики поразвешивал, сам на телеге в саду спит, чтоб никто ни одной груши с дерева не сорвал. Вот бы его...

С Ирхой, кажется, он попал в точку, потому что Антон давно мечтал полакомиться грушами у деда, да и кто не мечтал, но как к ним подступишься, если там чуть ли не сама нечистая сила мобилизована для охраны? О ветряных мельницах, овцах, цирюльниках, медных тазах, губернаторах, купцах Антон уж и не расспрашивал, не интересовали его и рыцарские доспехи - щитов, копий, луков, мечей в селе можно понаделывать сколько угодно и из чего угодно.

- А кони? - вдруг нашел он наиболее уязвимое место в замысле Карналя. Где ты возьмешь двух коней? Или, может, тебе из колхоза выдадут для подвигов Быдла и Лапка?

Быдло и Лапко стали своеобразной легендой "Красного борца". Уже забыли, что до колхоза кони принадлежали разным хозяевым, были они оба неказистые, какой-то мышастой масти, с огромными, неуклюже вывернутыми копытами, а что уж ленивы, то ничего подобного в Озерах за всю их историю не наблюдалось ни среди людей, ни среди животных. Шли только туда и тогда, куда хотели и когда хотели. Никакие понукания, никакие хворостины, кнуты, палки не помогали, о коней можно было ломать оглобли, все равно ни Быдло, ни Лапко не стронутся с места, если нет такого помысла или желания. Это были и не кони, а какие-то конские философы-стоики, или просто конские памятники, в которые ошибочно кто-то вдохнул жизнь. Подвиги на Быдле или Лапке - это было даже и не смешно: это значило просто убить любое намерение, воображение, убить мечту.

- Нет, - сказал Карналь, - вместо коней мы с тобой используем... ходули. На ходулях тоже как на коне. Вознесен над миром, поднят над землей, далеко видно, всех врагов превышаешь.

Антон долго чесался. Ему не хотелось быть Санчо Пансой, но и Дон-Кихотом не выпадало, Карналь больше походил на печального рыцаря: сухоребрый, тонкошеий, словом, слабак. О Гальке он не заботился: много там она понимает! Назовут Дульцинеей - будет ею!

- А что, если попробовать? - выкручивая большим пальцем правой ноги ямку в пыли, раздумчиво промолвил Антон. - Одежки ведь для этого никакой не нужно? Брыль у меня есть, а больше нету ничего.

- И у меня брыль, - сказал Карналь, - а копья мы сделаем. Хотя тебе, кажется, копья не надо.

Их приключения закончились намного быстрее, чем у Дон-Кихота: они все успели свершить за один день. Напали на ветряк Корецкого, сняли заслонки с двух нижних крыльев, повисли на крыльях, но тут внезапно подул ветер, крылья качнулись. Петько успел разжать руки и упасть на землю, Антона же чуть не перекинуло через мельницу. Увидев, что его отрывает от земли, перепуганный хлопец закричал, зажмурил глаза, Петько, только что приземлившийся, не успел дать совет товарищу, тот задрыгал ногами, потом все-таки отпустил крыло и так шмякнулся о землю, что Карналь испугался: не убился ли? Но все обошлось, и они, встав на ходули, направились к оврагу, где паслись овцы. Там попытались покататься на баранах, но тут не повезло Карналю - баран занес его на край оврага, остановился как вкопанный, и мальчик, перелетев через его голову, покатился с глиняной кручи. Глина была мягкая, опять повезло.

У Феньки Белоусовой они украли медный тазик, перед тем вывернув из него вишневое, вкусно пенившееся варенье. Тазик был горячий, они схватили его скрученными стеблями бурьяна, надерганного у Феньки же в огороде; пока убегали со двора, оба перемазались вареньем, и, когда были позорно схвачены Палажкой Трохимихой, вид у них был довольно жалкий. Это не помешало им ночью совершить набег на сад деда Ирхи, подкараулили, когда дед захрапел на своей телеге, подкрались и покатили ее из сада. Дед проснулся, не мог понять, что с ним происходит, забормотал: "Свят-свят, нечистый напал, с нами крестная сила!" А хлопцы, разогнав телегу, пустили ее с бугра прямо к Попову пруду, но и тут не рассчитали: доски, сено, рядно под дедом подплыли водой, Ирха закричал: "Тону-у! Спасите, люди добрые!" Пришлось удирать, так и не отведав вкусных бергамотов.