Жизнь моя - Пейвер Мишель

Патрик стоял в халате у окна, когда в палату вошла Антония. Он говорил по телефону. Лицо его было серьезно.

— Да. Да… Нет… Все будет хорошо.

Когда он услышал ее шаги, он неловко повернулся на своих костылях.

Она послала ему краткую улыбку, на которую он не ответил. Очевидно, разговор был серьезный.

Он еще не брился. С темной щетиной на подбородке и с длинной полоской пластыря на голове он был похож на пирата. Бледного, задумчивого пирата, который провел тяжелую ночь.

Доктор сказал, что ему повезло. Кроме костылей и пластыря, ничто не говорило о том, что он прошел две мили в горах с порванной связкой и провел часть ночи на промерзшем склоне.

Он положил телефонную трубку. Потом покачал головой и пробормотал:

— Сукин сын.

Она ждала продолжения, но он не дал никаких разъяснений.

Чувствуя необъяснимую робость, она взяла сумку, которую собрала в его доме, и поставила ее на кровать.

— Одежда и бритва. Доктор говорит, что ты можешь идти, тебе повезло, могло быть и хуже.

Он бросил на нее странный взгляд, который она не могла истолковать, потом взял сумку и похромал в ванную. Она сидела на кровати и слушала: сначала грохот падающих с полок вещей, затем ругательства и, наконец, шум воды, когда он начал бриться.

События предыдущей ночи казались все более нереальными. После госпиталя она вернулась в дом Патрика и провела пару безумных часов, пытаясь заснуть. Он позвонил в шесть, проверить, все ли у нее все в порядке, и она была неуклюжа и косноязычна.

— Как дела на мельнице? — крикнул он из ванной.

— Прекрасно, — ответила она. На самом деле все было ужасно, но она не собиралась об этом рассказывать. Ее вещи выкинули во двор, где они мокли под слабым весенним дождиком. «Семейные реликвии», о которых так пеклась ее сестра, были безнадежно испорчены. К счастью, кто-то пожалел ее лэп-топ, но главное — записи по Кассио, сунув их в пластиковый пакет для мусора и спрятав под карниз.

— Совсем забыла, — сказала она. — На твоем автоответчике сообщение от Моджи. Она хочет, чтобы ты позвонил.

— Угу, только что я это и сделал.

Она хотела спросить, как Моджи узнала, где его найти, но потом вспомнила про Джулиана. Она сама звонила ему утром, чтобы сказать, что Патрик в порядке. Джулиан был так взволнован, когда она разговаривала с ним накануне, что было бы бессердечно оставлять его в неведении.

Она подошла к двери.

Патрик сбросил больничный халат и был в джинсах, которые она принесла ему из дома, больше ничего на нем не было. Он все еще выглядел как пират, но уже гладко выбритый. Она пожалела, что он наденет рубашку.

Она хрипло спросила, как дела у Моджи.

— Думаю, все будет хорошо. Нужно только время.

— Что она хотела?

Он положил бритву на край раковины. Потом встретился с ее глазами в зеркале и сказал:

— Нам надо в Ле Фигароль.

— Что?

Он повторил.

Она спросила себя, вдруг доктора ошиблись, и у него, помимо прочего, еще и сотрясение мозга.

— О чем ты?

— Нам надо пойти и увидеться со старым Панабьером. Прямо сейчас.

— Сейчас? Но зачем? Нельзя подождать до завтра?

Он покачал головой.

— Сегодня двадцать четвертое, День Крови, верно?

Она старалась не думать об этом. Годовщина смерти Кассия могла бы совпасть с гибелью Патрика. Какое счастье, что она вовремя нашла его!

В удивлении Антония помогла ему с рубашкой. Визит к чудаковатому старику Панабьеру совсем не относился к тому, как, по ее представлению, они должны были провести свой первый день вдвоем. Патрик должен быть дома, в постели. Они оба должны быть дома, в постели. Предпочтительно в одной и той же.

Он нагнулся и нежно поцеловал ее в губы.

— Я не могу тебе больше ничего сказать, на случай если сорвется. Просто поверь мне. Хорошо?

Их глаза опять встретились. Потом она отвела черные волосы с его лба.

— Хорошо, — кивнула она.

* * *

Месье Панабьер возился в своем винном подвале, выискивая «Pic-St-Loup» особого года. Он настаивал, чтобы они его попробовали.

Он был рад их увидеть, поскольку принимал непосредственное участие в спасении Патрика. Среди ночи Антония разбудила его, и он привез Патрика на ферму, откуда они вызывали «скорую помощь» по телефону.

Антония хотела, чтобы старик поторопился. До сумерек оставалась лишь пара часов, и ей не хотелось вести машину в темноте. Она все еще не отошла от поездки, которая оказалась ужасной: «ситроен» кренился на каждой выбоине, а Патрик бледнел на глазах, стараясь не показывать, как сильно бередят его ногу толчки.

Хуже всего было, когда она пропустила поворот и должна была развернуться у места катастрофы.

— Вот поэтому, — бормотала она, сжав зубы, — я и не села за руль прошлой ночью. — Она переключилась на первую скорость и постаралась не думать о Майлзе. — Полагаю, старый Панабьер знает, что мы едем к нему?

Патрик покачал головой.

— Я звонил, но он не отвечает. Ты же знаешь, какой он.

— Потрясающе! А может, его вообще нет?

— Нет, он дома, поверь мне.

— Ты это уже говорил.

Когда они завернули во двор, распугивая кур, Патрик сказал:

— Обещай на него не сердиться. Он старый человек, которому тяжко пришлось во время войны, и он потерял жену. Помни об этом.

— О чем ты?

Он в упор посмотрел на нее, и у нее внутри все перевернулось.

— Просто помни об этом и не сердись.

* * *

…Наконец месье Панабьер с торжествующим видом выбрался из подвала с филигранью паутины на своем оливково-зеленом парике. В руках он держал две пыльные, чрезвычайно внушительного вида бутылки «Pic-St-Loup» и огромную, очевидно еще довоенную, жестянку с патентованным средством для укрепления волос.

Он торжественно водрузил жестянку на кухонный стол перед Антонией, потом достал из сушки три бокала и наполнил их.

— Santé, — сказал он.

— Santé, — повторили они.

Вино было чудным: крепким и хмельным, с перечным послевкусием.

Антония указала на жестянку.

— Что это?

Патрик и месье Панабьер обменялись взглядами.

— Это, — сказал Патрик, — то, ради чего звонила Моджи. — Он покрутил свой бокал в руке. — Ей понадобилось время, чтобы набраться смелости и позвонить мне. — Он нахмурился. — На самом деле ей понадобилось много, очень много времени.

Антония взглянула на него. Потом до нее дошло.

— Господи… Господи! Я искала не в том подвале.

— Что? — спросил Патрик.

— Я искала не в том подвале! Это был верный след, но место не то.

— Ты? Ошибалась? — Патрик улыбнулся. — Но это невозможно.

Поскольку она не делала попыток прикоснуться к жестянке, он подвинул ее к ней.

— Ну же, открывай.

После, оглядываясь назад, Антонии казалось, что в тот момент, когда она открыла жестянку, в кухне все замерло. Маленькая черная кошка у печи перестала лизать лапу. Куры на улице замолкли. Солнце скрылось.

— Он даже еще прекрасней, чем я помнила, — выдохнула она, вынимая кантарос из гнезда.

Держа кантарос обеими руками, она медленно поворачивала его, и свет, ловя изображения, оживлял их.

Пегас радостно мчался над полем волнующихся акантов; под одной из веток свернулась в кольцо маленькая змейка. Руки Беллерофонта были простерты в приветствии к потерянному ранее другу. А за его плечом в вечернем небе поднимался набирающий силу месяц.

Антония провела пальцем по контуру месяца.

— Ее звали Тацита, — мягко сказала она. — Тацита Корнелия. — Она смешалась. — После побега из Перузии Тацита уехала в Афины. И там оставалась до самой смерти. В Афинах выросли ее сыновья. «Женщина, исполненная великой смелости и глубины чувств». Ох, как я рада, что это была она! Она нравилась мне больше всех.

Она, осторожно поставив кантарос на стол, в молчании переводила взгляд с Патрика на месье Панабьера. Старик твердо выдержал ее взгляд.

— Помни, что ты обещала, — предостерег Патрик.