Жизнь моя - Пейвер Мишель

— Все в порядке, просто я немного устал, — пробормотал он.

Кофе был хороший, и комната скоро перестала кружиться. Он вкратце рассказал ей об отставке из Палаты и прощании с Моджи.

Она подняла бровь:

— Это что, время избавления от старых обязательств?

Он попытался улыбнуться, но ничего не вышло — лицо было деревянным.

Она взяла свои ключи.

— Я оставлю машину в аэропорту, на обычном месте.

— Хорошо.

Он вынес ее сумки и погрузил в багажник. Открыв дверцу, она повернулась и через плечо сказала:

— О, совсем забыла! Вчера вечером столкнулась в деревне с Антонией. Она просила передать тебе привет.

Он едва удержался, чтобы не вспыхнуть.

— И что она сказала еще?

Нерисса завязывала свой шарф. Она покачала головой:

— Она очень спешила, хотела забрать сообщения и снова уехать.

Он похолодел. Вчера вечером… Она была здесь вчера вечером, она слышала его сообщения, и все, что она ответила, это «привет».

Что ж, ты не мог получить более ясного ответа, чем этот. Прекрасная работа, Патрокл! Ты ушел и опять потерял ее.

Он осознал, что Нерисса с любопытством наблюдает за ним.

— Извини, — сказал он, — ты хотела ехать.

Она одарила его кривой улыбкой, в которой было нечто такое, чего он не мог понять. Потом положила руки ему на плечи, встала на носочки и легко поцеловала в губы.

— До свидания, Патрик. И — удачи! — Еще одна странная улыбочка. — Что-то мне подсказывает, что она тебе понадобится.

* * *

Во вторник, в полдвенадцатого утра, Антония выключила свой лэп-топ, повесила сумку на плечо и покинула университетскую библиотеку ради бодрящей чашки кофе.

В прокуренной маленькой столовой, ставшей ее прибежищем за последние четыре дня, она отказалась от намерения выпить бокал вина, предпочитая, подводить итоги на трезвую голову.

За прошедшие дни она узнала удивительно много о живших два тысячелетия назад римлянах, но все еще недостаточно, чтобы вернуться домой.

Валерия Атилия, дочь виноторговца, была наименее подходящей из всех. Согласно «Римским надписям в Британии», она завершила свой жизненный путь в Колчестере. Мемориальная доска описывала ее брак обычным акронимом SVQ. Это было сокращение от «Sina Una Querella», или «Без ссор». Что-то непохоже на женщину, которая однажды укусила возлюбленного в шею и ногтями расцарапала ему щеки.

Наиболее вероятной кандидатурой ей казалась Эмилия Сатурнина. Коллега из Копенгагена сообщил, что погребальная урна Эмилии была украшена изображением граната. Для римлян гранат — это символ вечной жизни. Конечно, было бы некоторой натяжкой считать, что он присутствовал и на личной печати Эмилии, но Антония подозревала, что она на правильном пути и Эмилия — та самая, кого она ищет.

Наконец, была еще Тацита Корнелия. Она нравилась Антонии больше всех, даже если и не была Ликарис. Имя Тациты упоминалось в одном из писем Плиния Старшего как блестящий пример влияния умной и сильной матери на своих детей. «По общим отзывам, это была женщина, исполненная великой смелости и глубины чувств, кои качества она и сумела передать подрастающему поколению», — писал Плиний несколько напыщенно.

Молодые Корнелии выросли в Афинах. Из «Каталога греческих папирусов» 1893 года Антония узнала, что позже они приняли для своих личных печатей растущий месяц — символ их матери.

Гранат или растущий месяц?

Ничто не подталкивало ее память. Она не могла ничего представить в пустующем углу кубка. По всей видимости, ее усилия по разгадыванию загадки Кассия обречены были остановиться на этом.

Вертя в руках чашку, она наблюдала за людьми, прогуливающимися по мостовой в лучах весеннего солнца. Какой-то парень положил руку на плечи подружки, обнял ее и громко засмеялся. Может, он смеялся над чем-то забавным, сказанным девушкой, а может, просто от радости быть молодым и влюбленным.

В небеса, ликуя, взмыло сердце…

Внезапно Антония подумала: «Какая я мелкая! Отношусь к загадке, как к некой интеллектуальной головоломке. Расстраиваюсь, что я не та, кому под силу ее решить…

Это не игра. Это важно. Две тысячи лет назад мужчина полюбил женщину. Потеряв ее, он потерял жизнь. Затем, много лет спустя, она попала в опасность, и он нашел способ спасти ее жизнь ценой своей собственной. Но перед смертью он сделал все, чтобы однажды их души соединились. И для него это не было игрой в слова. Это имело значение. Он верил в это».

Она гадала, узнала ли Ликарис, кем бы она ни была, о том, что сделал ради нее Кассий? Встретились ли они снова, в последний раз? Нашли ли они способ преодолеть то, что их разлучило? Или в годы войны последняя возможность примирения навеки пропала?

Она наблюдала за танцующей по мостовой тенью молодой листвы и думала о последнем шансе в исправлении ошибок прошлого. Потом встала, прошла внутрь и набрала телефон Патрика.

То, что ответил его клерк, звучало тревожно:

— Нет, мистера МакМаллана в Палате нет. Дома его тоже нет, они уже пытались с ним связаться. Можно бы попробовать позвонить в больницу, хотя…

Сердце Антонии дрогнуло: больница?

Ответ клерка был уклончивым. Если она об этом не знает, то он ничего не может добавить. Возможно, ей лучше поговорить с мистером Пасмором, так как мисс Суинберн на конференции. Пасмор должен сейчас быть дома, дать номер?

Джулиан ответил почти сразу, и ему стоило огромного труда скрыть разочарование, услышав ее голос. У них состоялся короткий нескладный разговор, в котором больше говорил он, а когда она положила трубку, ей необходимо было выпить, и на сей раз что-нибудь покрепче, чем кофе. Когда официант принес ей coup de rouge, она сделала усилие, чтобы не уронить его.

Попыталась покончить с собой?! Бедная маленькая Моджи! И бедный Джулиан. И Дебра. И Патрик.

Голос Джулиана был растерянным, и он ничего не знал о том, где Патрик. По его словам, он и сам хотел бы знать, где он. Он беспокоился о нем.

Она внезапно вспомнила, как молодой человек спускался по улице, а восьмилетняя девочка бегала вокруг него кругами. А вот Патрик в мастерской, сидит на скамейке, и Моджи инструктирует его, как нумеровать черепки. Она спросила себя, как он воспринимал все это.

Она покончила с одним бокалом и заказала другой.

«Тут никто не виноват, — говорил ей Джулиан. — На самом деле все только сейчас открылось. Правильно или нет, но то, что сделала Моджи, стало своего рода катализатором. Нам придется заняться этим. Ради нее. А может, и ради нас самих».

Сердце обливалось кровью — слушать, как он пытается быть оптимистичным.

Официант принес второй бокал. Она рассматривала его. Напрасно она заказала еще одну порцию, учитывая, что ей сегодня придется вести машину до деревни, паковать вещи и отбывать в неизвестном направлении, когда мельница сменит хозяина. Эта мысль наполнила ее страшной усталостью. Ей хотелось поговорить с Патриком и убедиться, что с ним все в порядке.

Сквозь бокал она наблюдала, как солнечные лучи становятся рубиновыми.

— За тебя, Моджи, — прошептала она. — И за тебя, Патрик, тоже. Где бы ты ни был. «Кубок вина после полудня…»

Кубок вина…

Она нахмурилась. Где она слышала эти слова раньше?

Она медленно поставила бокал. Кубок или бокал… Потом до нее дошло. Майлз, скрючась, как гном, на нагретом солнцем склоне холма размахивает пустой бутылкой от шампанского, словно провозглашая издевательский тост:

«Кубок вина днем — и не надо кувшина с водой. Бахус из этих подвалов чистый струится…»

Внезапно все встало на свои места. Конечно же. Как она могла быть такой глупой? Майлз спрятал кантарос в подвале, в единственном месте, куда ни она, ни ее отец не заглядывали. Подвал был слишком большим, слишком темным, слишком неисследованным. Кроме того, он всегда был заперт. Хотя это не представляло препятствия для Майлза. Напротив, он был бы рад такому вызову.