Олег Рязанский - Алексей Хлуденёв

В канун Пасхи, по полой воде, разливанным морем разбежавшейся от Солотчи до Переяславля, к пристани обители приткнулся насад - большая речная лодка с наставленными бортами. В ней, кроме гребцов, князь Родослав и давно приглядывающийся к монастырской жизни (и впоследствии принявший монашеский чин) Данила Таптыка. Князь Олег, исхудавший - лицо его сделалось за дни пощения костистее, жестче, но глаза смотрели мягко, - положил руки на плечи сына, пожал их.

И первое, о чем попросил Родослав после того, как осведомился о здоровье отца, - послать его с войском на Брянск, который, как и Смоленск, издревле принадлежал черниговским князьям, прародителям рязанских князей. Брянск был повоеван Литвой ещё при Ольгерде. Князь Олег озаботился, сказал, что было небесное знамение, которое, как известно, не к добру.

- Отец, - сказал Родослав спокойно. - Я не верю в знамения. Потому не верю, что оно - для всех, в том числе и для литовинов.

Твердость, с какой ответил младший сын, его любимец, понравилась князю Олегу, но он сказал, что ему, родителю, трудно сделать выбор между сыновьями, ибо и Федор уже обращался к отцу с той же просьбой - вверить ему войско. И потому-то он спросит совета у бояр. Родослав кивнул, и ни тени беспокойства не мелькнуло на его молодом крепком лице. И это тоже понравилось отцу. Младший сын, конечно, горел желанием возглавить войско, но он не стремился в чем-то опередить старшего. Он просто от чистого сердца предлагает свои услуги, давно уже уверовав в свои воинские удачи. Родослав спокоен - как решат отец и дума, так и будет. Его же дело, как говорил весь вид Родослава, предложить себя.

В Переяславль вернулись на том же судне. И во время этого плавания по большой воде, и во все дни Пасхи князь Олег не заговаривал о предстоящем походе, словно забыл о нем. И неслучайно: он все ещё находился под впечатлением небесного знамения. Но сразу же после праздника сами бояре напомнили князю о походе, при этом все как один высказались за то, чтобы старшим воеводой был уряжен Родослав. Добрую половину думцев составляли татары, и все они любили Родослава, неизменно уважавшего ордынские обычаи и до сих пор помнившего татарское наречие.

Особенно настойчиво предлагал назначить старшим воеводой Родослава его крестный отец Иван Мирославич. Добросовестно относясь к обязанностям крестного отца, Иван Мирославич оказывал внимание Родославу не только в дни праздников или именин, когда принято преподносить гостинцы и подарки, но и в будничные дни: прежде всего старался передать ему свой опыт в воинском деле. И потому воинская выучка крестника его радовала больше других. Теперь, на думе, он утверждал, что, по его приметам, когда Родя идет в поход - быть удаче. Так было два года назад, когда крупный ордынский отряд некоего царевича Мамат-Салтана изгоном шел на Рязань, но был своевременно встречен и разбит рязанским войском в Червленом Яру на реке Хопер, и в том бою Родослав явил образец мужества и отваги. Так было и во время литовских походов. И если Родослава поставить во главе всего войска, то даже он, Иван Мирославич, несмотря на свой почтенный возраст, сядет на конь. Под одобрительные возгласы и кивки бояр Иван Мирославич спросил:

- Ведомо ли тебе, княже, каково говорят о Роде простые ратные?

- Каково же?

- Он, мол, в рубашке родился - на счастье.

Князь, уступая настойчивости думцев, ответил:

- Ну, коль и у тебя нет сомнений, Иван Мирославич, то отпускаю в поход твоего крестника, а тебя уряжаю его правой рукой.

Заседание думы получилось хотя и долгим, но не утомительным - всеми овладел свойственный рязанцам древний дух воинственности, вызванный не просто желанием поживиться на войне, а благородным порывом отвоевать у Литвы Брянск, исконно русский удел, жаждой мести Витовту за обиды, причиненные им Юрию Смоленскому; желанием остудить его захватнический пыл, понудить не зариться впредь на чужое.

В тот день, когда войско уходило на Брянск, Олег Иванович и Родослав прощались среди воевод на конях у Глебовских ворот. Молодцеватый, поджарый Родя весь светился изнутри - гордился ответственным поручением. Вороной аргамак-четырехлеток под ним нетерпеливо заплясал, играя мускулами точеных ног под атласной кожей. Старый князь обнял сына, троекратно поцеловал его, перекрестил.

- Будь осмотрителен, - напутствовал озабоченно. - Неприятель силен и коварен.

Родослав тронул коня - тот пошел веселой хрунцой, высоко подняв изящную голову на изогнутой шее, готовый в любой миг сорваться на бешеный галоп. Рядом в прочной осанистой посадке на широкой спине немолодого серого коня татарской породы, словно на ладье, плыл широкоплечий, напоминавший сзади камень-валун, Иван Мирославич.

Дробно зацокотали по мосту копыта коней. И вот отряд - уже за воротами Верхнего посада. Олег Иванович прикрыл глаза - устало слушал затихавший стук копыт, волновавший его сердце. И снова пожалел о своей старости, о хвори, о том, что не может он встать плечом к плечу с Родей. На миг на душе стало пусто, будто её вывернули наизнанку. Что-то сдавило в груди - тяжело дышать. Выпятил грудь, стараясь вобрать в неё побольше воздуху - все одно дышалось тяжко. Глеб Логвинов, такой же седой, как и князь, тотчас поддел свою руку под руку князя, но тот осторожно отстранил от себя верного соратника и, выставя нижнюю губу, повернул коня к воротам.

Каждый день гонцы доставляли вести: рати достигли таких-то пределов, никаких препятствий не встречают, воины бодры и с нетерпением ждут встречи с врагом. Но вот вести стали поступать реже. Еще реже. Князем стало овладевать беспокойство - томило недоброе предчувствие.

Стояла духота, воздух, казалось, от неподвижности слежался, отяжелел, омертвел. Все окрест сомлело, поникло от жары - травы, загнутые на краях листья рогатистых ветел, вьющийся по заборам хмель, бодылья подсолнухов с опущенными, ещё без соцветия, головами. Лишь лопухи за баней, подпитываемые стекаемой по желобу водой, пластались по земле густо и сочно, укрывая в своей прохладе наседок с цыплятами.

Нигде - ни тучки, и текло-переливалось над приокскими лугами марево, казалось бы, не предвещая не то что живительного ливня, а хотя бы тощего дождичка. Но внимательный глаз уже замечал - на востоке, со стороны Мещеры, засинело, и синева густела, наливалась, окрашиваясь в лиловое. Ласточки стали летать низом, едва не чертя раздвоенными крыльями по земле. Лиловое на глазах сгущалось в темное, туча разрасталась, лохматилась, как бы идя в грозное наступление.

И вот в такой-то час, за полдень, прискакал очередной гонец. В нетерпении самому увидеть скоровестника и услышать свежее донесение, Олег Иванович вышел на крыльцо. Прискакавший был старый воин Павел Савельевич Губец. Обретший в чертах лица за долгие годы службы сугубо воинскую мужественность и суровость, Павел, увидя князя, тяжеловато спрыгнул с потного коня, пал ниц.

- Князь-батюшка! По... по... гибель!..

- Кого - погибель? - князь побледнел.

- Мы проиграли! А князь Родослав взят в полон...

Олег Иванович открыл запавший рот, хотел что-то сказать, но, словно задохнувшись, пошатнулся. Слуги тотчас подхватили его под руки. Глаза князя обезумели, губы посинели, рот все ещё открыт и над ним - нахлобучкой седые, как береста, усы. Некоторые из слуг плакали - то ли от страшного известия, то ли из боязни, что князь не справится с горем - умрет.

Всполошился весь двор. Сбиваясь в кучи, дворовые с тревогой сообщали друг другу то, что ведали сами, с испугом оглядываясь на крыльцо. Вышла княгиня со служанками - заплакала. Князя и княгиню усадили на вынесенную из сеней скамью, покрытую красным сукном. Вобрав голову в плечи, нахохлясь, князь некоторое время приходил в себя, осмысливая случившееся. Затем, взглянув на жену, глаза которой потухли от прискорбия, старый князь распрямил плечи и тихими словами стал успокаивать её - Родю литовины не примучают, будут с ним обращаться бережно, хотя бы ради того, чтоб получить за него выкуп, и он, князь, выкупит сына, сколько за него не запросят. (А запросит Витовт за Родослава три тысячи рублей - огромную сумму, и освобожденный, но все же примученный в темнице, Родослав умрет на родине пять лет спустя после кончины отца...)

Вдруг дунул свежий ветерок. Стоячий воздух раздвинулся, и через мгновение резким порывом ветра садануло травной свежестью с приокских лугов. Пахнуло пылью, чем-то приторным, наподобие запаха крови. Вихревой поток, вздымая на растрескавшихся дорогах и стежках белесую пыль, закрутил в горячем воздухе соломинки, перья, букашки. Ветлы затрепетали, засверкали матовой изнанкой листьев.

По двору шустро забегали дворовые девки, стаскивая развешенное на веревках на просушку добро - меха собольи с хвостами и без хвостов, красные лисьи меха с пушистыми хвостами, меха беличьи, горностая, шитые жемчугом, золотом и серебром пелены и платья... Порывистый ветер вздымал на девках сарафаны, обнажая белые ноги, срывал с веревок меха, швырял ошметками сухого навоза.