Джордано Бруно - Альфред Штекли

От него тщетно пытались добиться признания, что он осуждал Моисея и пророков. Как превратно истолковывают его слова! Конечно, Моисей был искушеннейшим человеком не только в магии, но и в остальных науках египтян. Он всегда отзывался о Моисее с уважением. И Бруно принялся рассуждать о различных видах магии и о том, что в Моисеевой магии не было ничего предосудительного.

Чем несуразней вещи, согласия с которыми от него требуют, тем ему легче говорить о них, признаваться в сомнениях, изъявлять готовность покаяться.

Но вот когда обсуждают вопросы, составляющие сущность его философии, он отстаивает свою правоту и болезненно переживает каждую вынужденную уступку.

На допросах постоянно разгораются ожесточенные споры. То его хотят заставить признаться, что защищаемое им учение о душе ошибочно, то пытаются убедить, что идея множественности миров противоречит библии.

Не утверждал ли он, будто мир не создан богом, а существует вечно? Как пренебрежительно отзывался он о святых образах и высмеивал поклонение реликвиям? Инквизиторам хорошо известны его высказывания. Но Бруно отвергает их как вымышленные.

Кто же первый донес о беседах в камере? На одном из допросов подозрения Бруно пали на Грациано. Обвиняемый, как выяснилось, сравнивал молитвенник с расстроенной лютней. Джордано не выдержал. Мало того, что Грациано доносит о разговоре, в котором сам принимал живейшее участие, он еще приписывает ему собственные слова! Бруно был вне себя от гнева,

— Это не я, — воскликнул он, — а Грациано сравнивал молитвенник с расстроенной лютней!

Да, он, Бруно, ругал молитвенники, но только плохие молитвенники, полные баснословных историй и составленные невеждами.

Ему не верят. Материалы процесса полностью его изобличают. Секретарь трибунала принялся их читать. Один свидетель, второй… Четверо!

Он может отводить показания, уверяя, что они сделаны из ненависти к нему, может намеренно раздуть мелкие ссоры, приписать донос личной вражде. Тяжело убедиться, что товарищи по несчастью оказались предателями. Изменой думали они облегчить свою участь? Но разве дело в этих горемыках, которым грозят пытки и страшнейшая казнь, и этих напуганных, подавленных, мечущихся людях? Или в тех, кто, суля милость, подбил их на предательство?

И когда в начале следующего допроса Бруно велели рассказать об его отношениях с соседями по камере в венецианской тюрьме, он не стал сгущать красок, не придумал какой-то серьезной вражды, а упомянул лишь о пустяковых причинах, которые, бывало, приводили к ссорам.

История эта была достаточно темной, чтобы ее истинные вдохновители пожелали сохранить в документах следы сыгранной ими роли. Следствию, проведенному в Венеции по делу Джордано Бруно, не удалось найти свидетелей, которые бы подтвердили обвинения, содержащиеся в доносе Мочениго. Бруно упорно их отвергал. Венецианский инквизитор не мог похвастаться большими успехами. Неужели и впрямь Мочениго — единственный человек, слышавший ересь из уст Ноланца?

Летом 1593 года фра Челестино, бывший сосед Бруно по камере, подал письменный донос. Он усердно вспоминал еретические высказывания Ноланца.

В качестве свидетелей указал на Маттео де Сильвестрис, Джулио де Сало и Франческо Вайа. Донос Челестино и показания названных им свидетелей значительно увеличили список обвинений, тяготеющих над Ноланцем. Но особенно старался выслужиться перед инквизиторами Франческо Грациано.

Что заставило Челестино написать донос? В документах процесса сказано: Челестино совершил этот шаг из опасения, что Бруно клеветнически донесет на него самого. Но чем тогда объяснить непонятную медлительность Челестино? Миновал почти год с той поры, когда в камере зазвучали опасные речи Ноланца, уже несколько месяцев он томился в римской тюрьме, и вдруг только теперь Челестино надумал подать «добровольный» донос?

Из находившихся в камере людей Челестино и Грациано, как «повторно впавшие в ересь», были в наиболее угрожаемом положении. Рассчитывать на легкое наказание им не приходилось. Добровольный донос Челестино, чистосердечные показания Грациано? Одно не вызывает сомнений: и к тому и к другому Святая служба отнеслась с мягкостью — их не слишком долго продержали в темнице.

Откажется ли обвиняемый от мысли, что другие миры не только существуют, но и обитаемы? Бруно утверждал: каждый мир состоит из тех же элементов, что и Земля. Там тоже имеются моря, реки, горы, животные и растения. Но есть ли там люди? Церковь учила, что люди живут только на Земле, небеса принадлежат ангелам. Допускать, что где-то, помимо Земли, обитают разумные и смертные существа, значило впадать в ересь.

Имеются ли люди в других мирах? Бруно отвечает с осторожностью:

— Что же касается людей, то есть разумных созданий, являющихся, подобно нам, телесными существами, то я предоставляю судить об этом тем, кто хочет так их называть. Однако следует полагать, что там имеются разумные животные. Что же касается, далее, их тела, то есть смертно оно, как наше, или нет, то наука не дает на это ответа.

Бруно не хочет отказаться от мысли об обитаемости других миров, но ему нельзя утверждать, что разумные существа, живущие на других планетах, смертны. Может быть, их скорее следует назвать ангелами, чем людьми? Если их нельзя считать смертными, — Бруно пускается в длинные богословские рассуждения, — то причина подобного бессмертия не в природе, а в милости божьей!

Инквизиторы всеми силами склоняют его к признанию, что учение о множественности миров ложно. Он резко отвергает возражения. К увещеваниям остается глух. Говорит много и долго. Упрямо стоит на своем: вселенная бесконечна, существует множество солнц, множество обитаемых миров.

Ему показали рукопись «О печатях Гермеса», которую Мочениго передал инквизиции.

— От кого получил он эту книгу и с какой целью переписал ее?

Он ответил, что она была переписана по его приказу слугой-нюрнбержцем. Бруно высказал уверенность, что в книге, хотя он и не успел прочесть ее, нет ничего хулящего господа.

— Разве ему не известно, что подобные книги находятся под запретом?

— Нет, я знаю, что никому не дозволено заниматься этой наукой из-за злоупотреблений, которые могут последовать если ею овладеют люди, сведущие и злобные.

— Почему же он без дозволения хранил эту книгу?

— Я полагаю, что мне можно заниматься любыми науками!

Его упрекнули в непомерной гордыне. Он сослался на слова святого Фомы: «Всякое знание — благо».

По его мнению, продолжал Бруно, наука, излагаемая в этом сочинении, из числа благородных. Астрологию можно обратить как во вред, так и на пользу, поэтому ею должны заниматься только праведные люди.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});