Год дурака (СИ) - "Литтмегалина"

— Ты не любишь его? — поразилась Аля.

Действительно, разве может кто-нибудь не любить Эрика. Только те, которые его не знают, и мужчины, слишком высоко ценящие свою гетеросексуальность.

— Люблю.

— Тогда почему?

— Потому что пока еще недостаточно подумала. Это мои «Семь лет в Тибете». Только у меня месяц в навозе. Человек не сможет быть счастлив с кем-то, пока не научится быть счастлив один. Истасканная фраза, но я только недавно поняла ее смысл.

— Но ты вернешься к нему?

— Если достигну правильного состояния.

— Что значит «правильное состояние»?

— Это значит, что я перестану бояться, что упущу свой шанс и останусь одна. Это значит, что я перестану сравнивать нас с другими и размышлять, получится ли у нас «нормальная семья». Это значит, что я начну ощущать себя в своем теле, здесь и сейчас. Если я пойму, что он — тот человек, которого я хочу себе и для себя, а не потому, что возраст, или мама, или что-нибудь еще… тогда я вернусь к нему.

— Но, если ты будешь тянуть слишком долго, он может действительно тебя не дождаться.

— Тогда он не моя судьба.

Аля расхохоталась, но быстро притихла.

— Знаешь, я тебя поняла.

Мы уже добрались до Мирного.

— Пошли, что ли, булок к чаю купим, раз ты приехала, — предложила я.

— Как Игорек? — тихо спросила я Алю, когда мы стояли у прилавка и ждали, когда говорливая Нюра отпустит предыдущую покупательницу. Мне было тяжело говорить о Деструкторе. Почему-то, гладя бархатные уши Сократа по вечерам, я всегда вспоминала его и начинала плакать. — Он, наверное, был вне себя от радости, что Жанна приехала?

— Да он едва терпел ее. Я думаю, для него это было тяжелое переживание. Но Эрик счел это полезным, — Аля дернула плечом. — Он отец. Не мне с ним спорить.

Я кивнула, не понимая, что сейчас чувствую. Горечь и радость одновременно — странная смесь, как шампанское и красный перец.

— Пошли за Дианкой.

— И она приехала?

— Да вроде уже должна была.

Диана действительно ждала нас у остановки, нетерпеливо топая ногой.

— Ну раз мы все собрались, можно идти в деревню, — объявила я.

Диана посмотрела на свои аккуратные ботильончики из натуральной кожи.

— Даже не думай, что я пойду пешком.

— Куда ты денешься, — нежно возразила Аля.

— Должна же быть какая-нибудь маршрутка.

— Должна, — пожала я плечами. — Ни разу ее не видела. Это мифическая маршрутка. Как Несси.

— Хм, — Диана скосила на меня свои и без того раскосые глаза. — Ты в курсе, что тебя до сих пор не уволили? Проверь карту, тебе зарплату начисляют.

— С паршивой овцы хоть шерсти клок. Это я про «Синерджи».

— Не знаю, что произошло у тебя с Ярославом, но он все еще верит, что ты можешь вернуться.

— Стоит сбежать, чтобы узнать, сколько народу станет ждать твоего возвращения. Диана, мы помирились?

— А мы и не ссорились. Я просто самоустранилась до завершения острого периода твоей дурости.

— Если то был острый период, то до этого у меня была дурость в хронической форме?

— Хорошо, что ты все понимаешь.

— Какая же ты вредина, так бы и придушила, — вздохнула я и набросилась на Диану и Алю с объятиями. — Девчонки, как мне вас не хватало!

— Ты только сейчас это осознала?

Пока мы шли к деревне, посыпал снег. В марте! Русская природа определенно не без сумасшедшинки. Баба Феня встретила нас с предсказуемым дружелюбием:

— Что, понаехали, шлюхи из города?

— Мы не шлюхи, — возмутилась Диана.

— Говори за себя, — вставила Аля. — Бабуля, я сына родила в пятнадцать. А забеременела в четырнадцать!

— Пошли в хату, расскажешь.

Стягивая сапоги, Аля подмигнула мне. Я сняла шубу, и у Дианы вырвалось удивленное восклицание:

— Вот ты отощала! Килограмм семь скинула!

— Скинешь тут, нянчась с коровами да отбиваясь от козла. Ой, у нас такой теленочек! Потом покажу!

— Пять с половиной, — прищурившись, уточнила Аля. — Отличная фигура, но матерь божья, какая же отстойная на тебе кофточка.

— Зато я купила ее за сто пятьдесят рублей.

— Тебя обобрали.

— Словами кидаетесь, как собака хвостом крутит! Самовар стынет! — прикрикнула баба Феня.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— А у мене горілка з собою. Хочете? — ни с того ни с сего перешла на украинский Аля.

— Горілку я поважаю, — сразу переключилась баба Феня.

— Сало є у вас?

— А як же. Давай розливай і розповідай.

Мы душевнопровели вечер и напились в хлам. Баба Феня и Аля все время болтали по-украински, да и у нас с Дианой спьяну прорезалась українська мова. Уехали они назавтра, в полдень, едва оклемавшись с бодуна.

Через неделю меня навестил Деструктор. Я увидела его в приоткрытую дверь коровника, когда скребла шкуру коровы, непонятно почему именующейся Розанной III.

— Игорек! — я бросилась к нему и стиснула в объятиях. — Ой, наверное, мне стоило вымыть руки.

— Да ничего, — успокоил он меня с непривычной кротостью.

Он выглядел все тем же милым ребенком — светлые волосы, большие глаза, яркая курточка и значки с героями компьютерных игр.

Мы помолчали, как будто не могли решить, кому говорить теперь, но потом начали разом:

— Как ты?

— Как ты?

— Нормально.

— Не знаю.

— Пойдем-ка выйдем из коровника.

Я тихо провела его в дом, в кухню, надеясь, что баба Феня не станет отвлекаться от телевизора — она смотрела передачи, одну за другой, и кляла на чем свет стоит все физиономии в ящике, гневно звякая спицами.

— Садись, — я поставила чайник. — Ты голодный?

— Нет.

— Как ты добрался один?

— Здесь прямой путь, не заблудишься.

— Папа знает?

— Догадывается, — Деструктор хмуро заглянул в свою чашку. — Жанна уехала.

— Я знаю. Аля мне сказала, — я отметила, что он назвал ее Жанной, а не мамой. Было неловко расспрашивать его о ней, но Деструктор заговорил сам:

— Она оказалась совсем не такой, как я представлял ее. Она думает только о шмотках, и показах, и съемках, и славе. Она не проводила время со мной.

— Иногда люди так увлекаются работой или хобби, что им сложно переключиться…

— Нет, — Деструктор упрямо мотнул головой. — Она просто меня не любит.

— Игорек, — я опустилась на табуретку напротив и сокрушенно посмотрела на него. — Конечно, она любит тебя. Она такая молодая… наверное, ей сложно о ком-то заботиться в таком возрасте, и поэтому могло сложиться ложное убеждение, что…

— Я достаточно взрослый, чтобы принять правду, — прервал мои излияния Деструктор. — Она меня не любит. Никогда не любила. Поэтому она бросила меня. Поэтому папа разлюбил ее и развелся с ней, — он весь съежился, но его голос звучал твердо. — Я больше не должен фантазировать о ней и ждать ее возвращения. Когда я понял это, я начал понимать многое. Что ты заботилась обо мне, что я тебе… нравился…

— Ты и сейчас мне нравишься, — я прижала его к себе.

Хотя мы явно исчерпали лимит объятий, Деструктор не пытался вырваться.

— Этого папа и хотел: чтобы я узнал правду, — прошептал он, уткнувшись в мое плечо. — Только поэтому он пустил ее к нам жить. Он не мог даже смотреть в ее сторону, так она злила его. Ты вернешься к нам?

Я заглянула в свои чувства и ответила как есть:

— Через какое-то время. Не знаю точно.

— Пожалуйста, поскорее.

— Я постараюсь.

Деструктор отстранился, наконец справившись с собой, и даже заулыбался.

— Хочешь печенья?

— Конечно! Я привез тебе значок с Painkiller. Ты любишь эту игру.

— Спасибо, Деструктор.

— Я больше не Деструктор. Хватит этой игры.

— А кто ты теперь?

— Я — это я. Игорь.

— Хорошо, Игорь.

Мы много гуляли. Я показала ему маленькую телочку, и коров, и свиней, и кур, и кроликов (про преступления мамаши-крольчихи я умолчала), и моего вольного грызуна Сократа. Крольчонок заметно подрос и совсем перешел на взрослый корм.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вечером я посадила Игорька на автобус до города, потребовав, чтобы он созвонился с Эриком и договорился, чтобы тот его встретил. Отпустив ребенка, я вернулась домой, накормила Сократа и заснула, улыбаясь до ушей.