Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Газета печатала статьи атамана станицы Николаевской М. Г. Земцова[679] об ужасах спровоцированного Л. М. Кагановичем в 1933 году искусственного голода на Кубани[680] (под псевдонимом М. Хопёрский), статьи о Лермонтовском Ставрополе местного лермонтоведа Л. Н. Польского (Леонидова), очерк о кафедральном соборе юного студента Н. Крестовоздвиженского[681] (сына местного энтомолога В. Лучника[682]), большую статью Л. Градова[683] «Быть Ленинграду пусту», первой рассказавшей об ужасах ленинградской блокады, возникшей по вине А. А. Жданова, отказавшегося от пополнения продовольственных запасов Ленинграда в первые месяцы войны. Очень интересен был очерк бежавшего из Сталинграда журналиста Юрия Чекалина[684] о жизни крестьян Ставрополья в оккупацию. Они жирно ели, много пили самогона-первача, предаваясь размышлениям о будущем. А после прорыва немецкой обороны 19 ноября 1942 года им следовало уже собирать обозы и по льду Азовского моря пробираться на Таганрог. Ведь всех их ждала мобилизация в армию и безжалостная гибель в кровопролитных боях на Сев[ерском] Донце, и в битве на Курской дуге, и при переправе через Днепр при занятии Киева. Мало кто из этих ставропольцев тогда выжил, много тел убитых занес Днепр в пучину Черного моря.
Сам Чекалин, бывший «звездой» «Орджоникидзевской правды», появился в Ставрополе внезапно в канун разгрома немцев под Сталинградом, не поймешь — не то дезертир, не то беглец из лагеря военнопленных. Зондерфюрер отдела пропаганды «К» Шюле[685] всячески убеждал его перейти на работу в «Утро Кавказа», но Чекалин упирался и затягивал решение. Что-то в его положении было неясно: будь он дезертир, ему от советов не было бы пощады. Да и на беглеца из лагеря военнопленных он тоже не был похож: шинель на нем еще была целая, да и не пройти ему было путь от Сталинграда до Ставрополя без надежных немецких документов. Оставался еще вариант: с хорошими документами пройти в качестве разведчика по немецким тылам Ставрополья, что он, наверно, и сделал в конце концов. Поломавшись в отделе пропаганды «Кавказ», он поехал в глухой тыл Ставрополья, побывал в его медвежьих углах, насмотрелся, наговорился и вернулся с уже написанной рукописью. Его очерк имел большой успех. Это была первая корреспонденция о настроениях и надеждах ставропольского мужика-хлебороба. Сам Чекалин как появился, так тут же и исчез… Не исключено, что в его судьбу вмешался Абвер, имевший в Ставрополе своих достойных представителей-офицеров, в совершенстве владевших русским языком, и они, возможно, вовлекли его в свои игры. Ведь до конца войны еще оставалось два с половиной года, и в судьбе самого Чекалина могло произойти много метаморфоз! Во всяком случае, неожиданное возникновение Чекалина в ноябре-декабре 1942 года носило таинственный и неразгаданный характер. Мне, во всяком случае, он больше нигде не встретился!
Со времени молебна, отслуженного духовенством Успенской церкви на Ярмарочной площади, произошли перемены и в церковных делах[686]. В газете «Утро Кавказа» появилась статья моего отца за подписью Н. Дмитриевский, где излагалась история жесточайшей борьбы между двумя течениями Русской Православной Церкви: тихоновцами и обновленцами. В результате этой борьбы во всей епархии осталось 12 церквей! Мощный натиск верующих поневоле заставил подумать о возрождении кое-где сохранившихся церквей и обеспечении их духовенством. По инициативе румынского командования и с помощью городской управы начали перевозить из закрытой Андреевской церкви сваленные грудой документы краевого архива — ГАСК. Помещение церкви было приведено в порядок: на Рождество 25 декабря состоялась служба в освобожденной от архивных дел церкви с участием православных румынских солдат и офицеров. На втором этаже пристройки колокольни расположилось Епархиальное управление (с обширной библиотекой краевого архива), а на первом этаже была устроена свечная мастерская, начавшая снабжать свечами ближайшие к Ставрополю церкви. Таким образом, в Ставрополе появился еще один собор, ставший в дальнейшем играть роль кафедрального.
Вскоре после того, как немцы по приказу Гитлера в целях спрямления линии фронта оставили Ставрополь и отошли к Ростову-на-Дону и на Таманский полуостров — Кубанское предмостное укрепление с г[ородом] Новороссийском, из Кизляра прибыл уезжавший в эвакуацию митрополит Гермоген[687] (В. И. Кожин), произошло примирение враждовавших конфессиональных групп, обновленческое духовенство отслужило чин покаяния перед верующими и Ставропольская епархия начала новую жизнь во главе с новым епископом Антонием (Романовским)[688], освобожденным из заключения.
Приказ об оставлении Северного Кавказа[689] и отходе на Таманский полуостров снова привел в движение войска армейской группы «А» фельдмаршала Клейста. Они организованно и планомерно начали свой отход, не вступая в боевое столкновение с частями Северо-Кавказского фронта. Пытаясь застраховаться, бургомистр Ставрополя Кривохатский[690] со своими приближенными и некоторыми полицейскими решил предупредить ход событий, захватить власть в свои руки до прихода частей Красной Армии и помешать командам «факельщиков» в уничтожении городских зданий. Но служба «СД» (Sicherheitsdienst) предупредила их, заговорщики были арестованы и расстреляны[691] командой солдат «СС», состоявшей из горцев Северного Кавказа и имевшей пребывание в здании крайсуда. Группа Кривохатского ничего не добилась, бесславно погибла, и ее попытка осталась никем не оцененной. Надо было ей по примеру начальника отдела здравоохранения М. Шульца[692], начальника одного из отделений полиции Овсянникова[693], начальника отдела просвещения К. А. Белецкого[694], бывшего бургомистра С. Н. Меркулова забрать лучших лошадей в городской управе и отправиться в «отступ», держа курс на Ейск, где перебраться по льду Азовского моря к Таганрогу и там присоединиться к мощному потоку беженцев, уходивших от сталинского гнета и насилия[695]. Никто из них мудро не ждал ничего хорошего от встреч с «гебистами».
В Ставрополе сразу по «освобождении» города по заранее составленным спискам начались многочисленные аресты. «Особисты» полевых частей хватали всех без разбора[696]. «Факельщики» успели сжечь здание СД-НКВД и арестованными набили дом в два этажа на проспекте Октябрьской революции рядом с кинотеатром. Арестовали и продержали много лет в лагере талантливого агронома Сохранова[697]. Посадили юношу-студента Колю Лучника[698] за невинную краеведческую заметку об истории кафедрального собора. Схватили и приговорили к расстрелу офицера-инвалида за то, что он, не имея средств к жизни, написал несколько невинных заметок для агрономического бюллетеня. Группу людей на Подгорной улице (Хатукаева[699] и др.) обвинили в связи с Гестапо, в выдаче немцам советских патриотов. Их били, пытали, издевались над ними и после суда отправили в Норильск!
Интересно, что бы сделали с Ширяевым, Бойко, с Капраловым, если бы они попали в их руки? Наверно, по примеру Краснодара повесили бы на площади! К счастью, они оказались за пределами досягаемости «особистов» и «смершевцев», движимых чувством злобной мести. Ширяев умер в Сан-Ремо в Италии, Аспид-Капралов в числе 200 тысяч «перемещенных лиц» перебрался в США, где еще работал в «Голосе Америки», Шульц с женой оказался в Аргентине, Беляцкий умер в Краснодаре, где я с ним однажды встречался. До этого просидел ряд лет в Воркуте.
Надо признать, что немцы никогда не бросали на произвол судьбы тех, кто с ними сотрудничал. Всех в Ставрополе, кто хотел, погрузили в вагоны, дали сопровождающих и кружным путем отправили в Симферополь к месту новой дислокации штаба фон Клейста. Там они снова возобновили работу. И отсюда их так же заблаговременно вывезли в Херсон и Николаев. Сам я колебался, как мне поступить? Но потом по зрелом размышлении решил: надо ехать! Встречаться с «кувшинными рылами» наглых, мордатых и жестоких следователей НКВД не имело расчета, да и попадать в лагерь, по сути дела, не за что, да еще в разгаре войны не имело смысла…
Хочу особо отметить, что моя семья лишь в оккупацию зажила нормальной человеческой жизнью. Раньше, чтобы поговорить дома во время редких приездов к родителям из Ленинграда, приходилось наглухо запирать ставни, чтобы предотвратить подслушивание разговоров со стороны уличных «стукачей» и доносчиков. В оккупацию один раз только нас потревожил неожиданный визит майора Абвера, который с бутылкой французского шампанского «Мума» пришел познакомиться с нашей семьей. Что это был офицер контрразведки, отлично говоривший по-русски, я узнал чуть позже со слов нашего родственника Качаева[700]. Это он привел майора в Епархиальное управление, чтобы изъять из библиотеки огромный фолиант Большого Атласа СССР. Но у нас в доме майор вел себя прилично и даже дважды поцеловал руки у моей матери, чего с ней не бывало с 1919 года, когда у нас в Казьминке стоял на квартире начальник гарнизона, бывший гусар, штабс-ротмистр Боборыкин[701], племянник известного писателя. Теперь она сильно «тряслась», как бы не зашла речь об обстоятельствах проводки в наш дом электрического освещения в самый канун оккупации 1 августа 1942 года (об этом я писал ранее).
- Голос Ленинграда. Ленинградское радио в дни блокады - Александр Рубашкин - О войне
- Линия фронта прочерчивает небо - Нгуен Тхи - О войне
- Герои подполья. О борьбе советских патриотов в тылу немецко-фашистских захватчиков в годы Великой Отечественной войны. Выпуск первый - В. Быстров - О войне
- Маршал Италии Мессе: война на Русском фронте 1941-1942 - Александр Аркадьевич Тихомиров - История / О войне
- Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941–1942 гг. - Сергей Яров - О войне
- Река убиенных - Богдан Сушинский - О войне
- Неповторимое. Книга 2 - Валентин Варенников - О войне
- Рассказы о героях - Александр Журавлев - О войне
- «Я ходил за линию фронта». Откровения войсковых разведчиков - Артем Драбкин - О войне
- Смертники Восточного фронта. За неправое дело - Расс Шнайдер - О войне