Воспоминания солдата - Гейнц Гудериан

Разве такое отношение к населению Восточной Германии не было жестоким? Разве оно не было несправедливым? Очевидно, палата общин не разделяла единодушно мнения Черчилля, ибо 18 января 1945 г. ему снова пришлось защищать свою точку зрения:

«Какова должна быть наша позиция в обращении с коварным врагом, с которым мы имеем дело? Должна быть безоговорочная капитуляция или мы должны заключить с врагом перемирие, дав тем самым ему возможность развязать через несколько лет новую войну? Принцип безоговорочной капитуляции был провозглашен президентом Соединенных Штатов и мною в Касабланке, и я взял на себя обязательство везде придерживаться этого принципа. Я уверен, что мы поступили правильно, как бы много ни оставалось тогда неясных вопросов, сейчас уже разрешенных в нашу пользу. Должны ли мы, следовательно, теперь изменить то заявление, которое мы сделали, когда были слабыми, изменить сегодня, когда мы так окрепли? Для меня ясно, что у нас нет никаких оснований отходить от принципа безусловной капитуляции. Нет никаких оснований вступать с Германией или Японией в какие-либо переговоры, ограничивающие безусловную капитуляцию…»[38].

Уинстон Черчилль сегодня уже не так твердо уверен, что тогда он поступал правильно. Как он, так и Бевин явно отошли от прошлого требования. Им хотелось бы изменить, например, решения Ялтинской конференции, проходившей в феврале 1945 г., где было провозглашено: «Мы не ставим себе целью уничтожение германского народа, но только после искоренения нацизма и милитаризма будет существовать надежда на порядочную жизнь немцев и на место их в содружестве наций»[39]. Существует ли теперь надежда? Разумеется, существует. В нейтральных странах уже в феврале 1943 г., т. е. в тот период, который я описываю, яснее западных держав представляли себе будущее развитие европейских проблем. 21 февраля 1943 г. глава испанского государства Франко направил английскому послу сэру Самуэлю Гоуэру ноту, в которой говорилось:

«Если не изменится в корне ход войны, то русские армии проникнут вглубь территории Германии. Разве такие события в случае, если они произойдут, не являются угрозой для Европы, особенно Англии? Коммунистическая Германия передала бы России свои военные секреты и военную промышленность. Немецкие техники и специалисты дали бы России возможность превратиться в гигантскую империю, простирающуюся от Атлантического до Тихого океана[40].

Я спрашиваю себя: есть ли в Центральной Европе, на этом пестром ковре необъединенных рас и наций, обнищавших и обескровленных войной, такая сила, которая смогла бы противопоставить себя стремлениям Сталина? Такой силы нет. Мы можем быть уверены, что все эти страны рано или поздно попадут под господство коммунизма. Поэтому мы считаем обстановку чрезвычайно серьезной и просим английский народ тщательно взвесить положение. Если Россия получит разрешение на оккупацию Германии, никто уже не будет тогда способен остановить дальнейшее продвижение Советов.

Если Германия перестанет существовать, мы должны ее создать вновь. Верить, что ее место может быть занято федерацией латышей, поляков, чехов и румын, смешно. Такой союз государств быстро подпадет под русское господство»[41].

Сэр Самуэль Гоуэр 25 февраля 1943 г., как мы предполагаем, ответил по поручению и с разрешения своего правительства:

«Теорию, что Россия после войны создаст угрозу Европе, я не могу признать. Также я отклоняю мысль, что Россия после окончания боевых действий может начать против Западной Европы политическую кампанию. Вы констатируете, что коммунизм представляет наибольшую опасность для нашего континента и что победа русских способствовала бы триумфу коммунизма во всей Европе. Мы придерживаемся совершенно другого мнения. Разве может после войны какая-нибудь нация, полностью опираясь на свои собственные силы, подчинить Европу? Россия будет занята своим восстановлением, причем в большей степени она зависит от помощи Соединенных Штатов и Великобритании. Россия не занимает ведущего положения в борьбе за победу. Военные усилия совершенно одинаковы, и победу союзники одержат совместно. После окончания войны крупные американские и английские армии оккупируют континент. Они будут состоять из первоклассных солдат, они не будут потрепаны и истощены, как русские части.

Я отважусь предсказать, что англичане будут самой мощной военной силой на континенте. Влияние Англии на Европу будет таким же сильным, каким оно было в дни поражения Наполеона. Наше влияние, подкрепляемое военной мощью, будет чувствовать вся Европа, и мы будем принимать участие в ее восстановлении».

Вот что сказал сэр Самуэль, представитель Великобритании в нейтральной Испании Франко. Это звучало очень самоуверенно. Гитлер в своей инстинктивной неприязни к дипломатическим переговорам точно определил, что он не сможет договориться с западными державами. Его судьба, так же как и судьба германского народа, находилась на острие меча.

Во внутриполитической жизни отставка Редера и Шахта вызвала новое обострение. Казалось, государственный строй дал первую трещину.

Под впечатлением этих событий 18 февраля 1943 г. я поехал на поезде в сопровождении обер-лейтенанта Бэке в Растенбург (Растенборк, Восточная Пруссия), чтобы оттуда на самолете вылететь в ставку. В поезде я встретил генерала Кемпффа, моего старого коллегу по бронетанковым войскам. От него я узнал некоторые подробности хода операций за прошедший год. В Рас-тенбурге (Растенборк) меня встретил адъютант Кейтеля майор Вейс, который тоже не мог точно сообщить, зачем меня вызывает фюрер. С Кемпффом и с моим старым коллегой по инспекции автомобильных войск и по службе во 2-й танковой дивизии в довоенное время Шарлем де Больеном я вылетел в Винницу. 19 февраля во второй половине дня мы прибыли в Винницу и разместились в военной гостинице «Егерхое».

Утром 20 февраля прибыл шеф-адъютант Гитлера генерал Шмундт. Началась обстоятельная беседа о намерениях Гитлера и о возможностях их осуществления. Шмундт признался мне, что бронетанковые силы Германии вследствие все возрастающего превосходства русских бронетанковых сил находятся в таком тяжелом положении, что больше уже никак нельзя отказываться от их обновления. Мнения генерального штаба и министерства вооружения и боеприпасов по этому вопросу сильно расходятся, бронетанковые войска вышли у главного командования из доверия, а напряженная обстановка настойчиво требовала поставить во главе этого рода войск энергичное и компетентное командование. Поэтому-де Гитлер решил поручить мне контроль над бронетанковыми войсками и желал бы узнать на этот счет мое мнение. Я ответил Шмундту, что, принимая во внимание тяжелое положение моего народа и моего рода войск, я готов последовать призыву Гитлера. Но я мог развернуть успешную деятельность только при определенных предпосылках; они нужны были мне тем более, что я только что перенес тяжелую болезнь и не хотел тратить свои силы в служебных конфликтах, в которые раньше меня неоднократно втягивали. Следовательно, я должен был требовать, чтобы я подчинялся не начальнику генерального штаба сухопутных войск и не командующему армией резерва, а непосредственно Гитлеру. Далее я должен оказывать влияние на разработку различных образцов материальной части танков, которой занимаются управление вооружения и министр вооружения и боеприпасов, так как без такого влияния восстановить боевую мощь этого рода войск немыслимо. Наконец, я должен иметь такое же влияние на организацию и обучение бронетанковых войск, военно-воздушных сил и войск СС, как и на организацию и обучение сухопутных войск в целом. Разумеется также, что все бронетанковые дивизии резерва сухопутных войск, все соответствующие школы должны подчиняться мне.