Роковая женщина - Виктория Холт

— Ты настоящая авантюристка, Шантель, — восхитилась я.

— Что в этом плохого? Сэр Фрэнсис Дрейк, Христофор Колумб были авантюристами, и им рукоплескал мир. Почему бы и мне не пуститься в свое плавание, ища славы первооткрывательницы?

— Ты никогда не боялась, что можешь проиграть?

— Ни разу! — со страстью вскричала она.

Я радовалась за нее и задним числом посмеивалась над своими переживаниями о том, что она лишилась Рекса. Все для нее обернулось как нельзя лучше. Я оказалась простушкой. Она была права, говоря, что добивается всего, к чему стремится.

Одно невольно обращало на себя мое внимание в ее речах: она всегда рассуждала так, будто Редверса не существовало. Решила во что бы то ни стало увезти меня туда, где ему до меня не достать. Дорогая Шантель! Как это было трогательно: не забывать и обо мне — при том что распланировала для себя жизнь, полную приключений и побед.

Дело близилось к вечеру. Вернувшись домой после прогулки, я поднялась к себе умыться перед обедом. Только я вошла в комнату, тотчас мной овладело чувство, что что-то было не так, как я оставила, уходя. Кто-то здесь побывал. Подушечку, обычно лежавшую на «людовике», кто-то переложил на грубо сколоченный стул. Я никогда ее туда не клала. Значит, переложил кто-то другой. Этим «кем-то» не могла быть Перо: я сама убирала в комнате.

Впрочем, это было не так уж важно. В конце концов, могла заглянуть Перо и, встряхнув подушечку, вернуть ее не на место. Эти мысли проносились в моей голове, пока я бежала к заветному ящику тронуть, по заведенной привычке, письмо Редверса.

Его там не оказалось!

Значит, кто-то действительно был в моей комнате, рылся в моих шкафах. В этом не было сомнений: вещи были сложены не в том порядке, в каком я их оставила. Кто-то шпионил за мной, обыскал комнату, обнаружил и забрал письмо Редверса.

Более уличающего письма не могло быть. Я помнила его слово в слово. Оно было выгравировано в моей памяти и навсегда в ней останется.

Представив, что кто-то еще читает письмо, я похолодела.

Я лихорадочно перетряхивала вещи. Но и без того было ясно, что письмо исчезло.

Я представила, как его читает Моник. Вообразила Щуку, прокрадывающуюся в мою комнату, шарящую в моих вещах, доставляющую своей «мисси» улику.

В самом деле неопровержимую улику! Я должна была ее уничтожить.

В комнату постучали, и вошла Шантель.

— Мне показалось, я слышала, как ты вернулась. Эй, что с тобой случилось?

— Я… я кое-что потеряла.

— Что именно?

Я словно воды в рот набрала.

— Анна, ради всего святого, соберись, — резко сказала она. — Что ты потеряла?

— Письмо, — наконец, выговорила я. — Перед отъездом Редверс написал мне письмо. Оно лежало в этом ящике.

— Любовное письмо? — Я кивнула. — Боже мой, Анна, — выдохнула она. — Ну и дура же ты! Нужно было сразу уничтожить.

— Знаю, но рука не поднялась.

— Он не имел права писать ничего такого.

— Прошу тебя, Шантель, предоставь мне самой разбираться в моих делах.

— Вряд ли ты на это способна, — в сердцах бросила она. Даже она была потрясена. — Если оно попадет к ней, быть беде.

— Подозреваю, что его похитила Щука. Она передаст его Моник, а та решит…

— Может, и не передаст.

— Тогда зачем было его забирать?

— Откуда нам знать, что творится у нее в голове? Старая ведьма! Ах, Анна, как жаль, что это случилось. — Она прикусила губу. — Я выясню, у нее ли оно. И если найду, Анна, то порву на мелкие клочки, а потом сожгу и не успокоюсь, пока не буду убеждена, что его больше нет.

— Что мне делать, Шантель?

— Ничего. Нам остается одно: ждать. Ты уверена, что везде обыскала?

— Везде.

— Как я жалею, что мы с тобой не в другом месте, — снова вздохнула она. — В Сиднее ты была бы у меня в полной безопасности. Ради Бога, только никому не показывай, что взволнована. Возможно, Щука не смогла его прочесть. Я уверена, она не знает грамоты. Если не успела передать его Моник, мы должны заполучить и уничтожить письмо.

В ожидании наихудшего у меня все оборвалось внутри. Единственным слабым утешением было то, что о случившемся знала Шантель.

Ночью у Моник случился сильный приступ, и у меня не оставалось сомнений, что она видела письмо.

Меня мутило от тревоги, мучительных гаданий о том, что могло последовать.

Я лежала не смыкая глаз в постели, когда около полуночи беззвучно открылась дверь и вошла Шантель. Она была в ночной сорочке, с распущенными волосами, в руке держала зажженную свечу.

— Не спишь? — тихо спросила она. — Моник, кажется, успокоилась.

— Как она?

— Выживет.

— Она…

— …Видела письмо? Нет. Атака была вызвана не этим. Довела себя до бешенства, потому что, по ее словам, ее сторонится Эдвард. Жаловалась, что никому не нужна и чем быстрее уйдет с дороги, тем больше кое-кого обрадует.

— Какой ужас, Шантель!

— Ничего ужасного, обычные угрозы. Тебя тоже вспоминала. Сказала, что ты узурпировала ее место, и обещала, что к возвращению капитана ее уже не будет, намерена покончить с собой.

— Опять говорила?

— Она будет это повторять снова и снова, вот увидишь. Это у нее кривляние. Не принимай близко к сердцу.

— А когда увидит письмо…

— Оно наверняка у Щуки.

— Зачем оно ей?

— Возможно, приняла за какой-нибудь амулет. Мы ни в коем случае не должны допустить, чтобы она показала его Моник. Если дойдет до этого, разразится настоящий скандал. Подозреваю, что сегодня мне нет смысла желать тебе приятных сновидений.

— Боюсь, что нет.

— Ладно, но помни одно: через несколько недель мы будем в Сиднее. Осталось недолго, Анна.

Только это меня и утешало.

22

Весь день слышался отдаленный гул барабанов. Они нервировали меня, казались предвестниками страшной развязки. Минула неделя с того дня, как я потеряла письмо, а Моник все не подавала признаков, что заполучила его. Шантель сообщила, что обыскала ее комнату и ничего не обнаружила. Оно наверняка было у Щуки — если только я сама не засунула его куда-нибудь подальше.

Я возмутилась. Будто я могла это сделать.

— Еще бы. Чтобы ты да потеряла такую ценность, — не без ехидства согласилась Шантель.

Но как всегда ее в первую очередь беспокоили мои отношения с Редверсом.

И вот настал день великого празднества. Над домом, как и над всем островом, повисла атмосфера напряженного ожидания. Со всех концов уже сходился народ, а с закатом должно было начаться торжество. В каждой туземной хижине были заранее припасены бочонки с гали, которые предполагалось выкатить к началу пира.