Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

чем же тут духовный потенциал?

– Нужно воспитывать их так, чтобы они уважали права противоположного пола.

– Вот именно…

– Вы знаете, зачем ставится точка над «i»? – решилась Эмма сказать свое слово. Эти женщины наверняка знают, кто она такая, что она скромного происхождения, хотя об этом и по одежде можно было догадаться. А то и слышали какое-то ее выступление: она та самая, чьего отца-анархиста замучили во время процесса в Монжуике. – Одна моя ученица, Хасинта, задала такой вопрос, – на ходу придумала Эмма, изумив феминисток, – а я не знала, как отвечать.

Феминистки призадумались.

– Чтобы отличить эту букву, – наконец заявила одна.

– Отличить от чего?

– От «u». Если бы над «i» не стояла точка, «u» можно было бы перепутать с двумя «i», написанными подряд.

Тут призадумалась Эмма.

– Вы знаете какое-то слово, в котором было бы два «i» подряд? – заявила она наконец. Феминистки нахмурились. Ответа не было. – Если такого слова нет, зачем отличать «i» от «u»?

– Но это не важно, – отмахнулась одна из учительниц. – Всего лишь какая-то точка.

– Ой-ой-ой! Это вы расскажите Хасинте. Она добрая женщина, но слишком дотошная.

И оставила их, сославшись на дела, убежденная, что этот самый феминизм ей не по ранжиру, каким бы он ни казался привлекательным. Возможно, подумала она через короткое время, чуть успокоившись, эти женщины не задавались целью принизить ее, просто слишком велико было их интеллектуальное превосходство. Трудно на таких равняться. Или им на самом деле нравилось кичиться культурой? Эмма этого не знала. Знала она другое: феминисткам противостояли не женщины, а мужчины, те же республиканцы, такие как Хоакин Тручеро; они во весь голос кричали о правах и свободах, но боялись свободной женщины, которая отойдет от своих семейных обязанностей и перестанет подчиняться мужчине.

Так или иначе, новая партия Лерруса, Республиканский Союз, росла и нуждалась в поддержке женщин, потому и задачи Эммы уже не ограничивались обучением определенного числа неграмотных работниц, ей поручили расшевелить женщин, вывести их из пассивности. Эмма должна была воспламенить дух своих товарок, пробудить в них интерес к образованию.

Так, пригласив ее к себе в кабинет, инструктировал Эмму Хоакин Тручеро.

– Ищи женщин, любых женщин, еще не охваченных вниманием партии. С работницами и мастерицами мы уже вступили в контакт, они имеют понятие о нашей организации, о нашей борьбе, включены в нее так же, как и мужчины. Что я буду тебе рассказывать? Ты всех их знаешь: они ходят на митинги, учатся у тебя. И все же существуют работницы, находящиеся вне сферы нашего влияния, до них нам не так-то легко достучаться. – Тут молодой республиканский лидер сделал паузу, и Эмма ждала продолжения. – Я имею в виду тех, кто кормится иглой, – он, очевидно, намекал на тех, кто, как Хосефа, пробавляется шитьем на дому, – и тех, кто прислуживает в богатых домах: десятки тысяч женщин находятся вне каких бы то ни было организаций, будь то профсоюзы или рабочие ассоциации. Они не кооперируются, мы никак не контролируем их, не имеем на них никакого влияния.

Эмма обдумала слова Хоакина. Действительно, она знала многих таких женщин.

– Я и так веду вечерние занятия, – напомнила она. – Одно дело – время от времени приходить на митинг. Но то, что ты предлагаешь мне, означает постоянный, ежедневный труд. Я не могу бросить работу и всецело посвятить себя партии. Как я добуду себе пропитание?

– Мы здесь работаем не за плату, – отрезал Тручеро. – Ты это знаешь. Но все-таки… – Сидя за столом в своем маленьком кабинете, Хоакин смерил ее похотливым взглядом, который так докучал ей. Судя по тому, что говорилось прежде, Эмма ожидала любого непристойного предложения, согласившись на которое она получит дополнительные деньги, но слова молодого лидера застали ее врасплох. – Ты ходишь по домам, продаешь цыплят и кур… – продолжал он, и Эмма невольно вздрогнула, поняв, что ему известно, как она зарабатывает на жизнь. – Чем не предлог для того, чтобы войти с этими курами в буржуазные дома и добраться до массы домашних работниц?

Смущенная, выбитая из колеи, она согласилась не думая. Хотела поскорей уйти, чтобы избежать вопросов о своей торговле курами; кроме того, избавиться от бесстыдного напора, выйти на воздух: может быть, его свежесть сотрет с кожи патину грязи, оставленную откровенно непристойными взглядами молодого активиста. Выйдя из кабинета, она глубоко вздохнула. «Неужели он также знает, откуда Матиас берет этих кур?» – задалась она вопросом, подставляя лицо бодрящему ветерку. Улыбочку, с которой Хоакин проводил ее, Эмма не могла разгадать: в ней смешались желание и насмешка, снисходительность и удовлетворение.

Она посоветовалась с Антонио и новыми подругами, соседками по двору, Эмилией и Пурой, и решила принять этот новый вызов, действуя точно так, как предложил республиканец: воспользоваться тем, что она имеет доступ к прислуге в богатых домах. В Барселоне насчитывалось двадцать тысяч домашних работниц, большей частью из самого города и окрестных местечек. Возраст этих женщин колебался между пятнадцатью и пятьюдесятью годами, хотя в большинстве своем они были ровесницами Эммы, двадцатилетними. Молодые девушки, питающие надежду выйти замуж и избавиться от службы в богатых домах, чтобы делать то же самое в убогих жилищах, с одним туалетом на этаж, без водопровода, света, газа, каких бы то ни было удобств, да и такую квартиру часто приходилось делить с другой семьей.

Эти девушки ничем не отличались от Эммы. Разве не живет она в лачуге, выстроенной во дворе, с человеком хорошим, но бедным? Можно предположить, что большинство этих девушек готовы бороться, учиться, чтобы избавиться от давления Церкви, от вины и греха и начать новую, свободную жизнь. Но