Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

уже пожилой мужчина, – хочешь?

И протянул топор. Они всего лишь просят восьмичасового рабочего дня и увеличения зарплаты, чтобы кормить своих детей, подумала Эмма и схватилась за рукоятку. Топор был тяжелый. А подрядчики – сколько получают подрядчики?

– Аааааа! – завопила она и рубанула по подготовленной к установке оконной раме.

А буржуи, которые заказывают для себя дома или финансируют строительство, – сколько у них денег? Она уже приготовилась снова крикнуть, снова ударить, но лезвие застряло в древесине. Эмме было никак не вытащить его. Мужчины заулыбались, но прежде, чем Эмма о чем-то попросила, Антонио одной рукой взялся за рукоятку, мигом вытащил топор и вручил Эмме:

– Давай еще.

Не вышло: их предупредили, что едет жандармерия. Они покинули стройку, и жандармы преследовали их в ночи. Они бежали в темноте, а позади цокали копыта и раздавались крики всадников. Эмма крепко держалась за руку Антонио, и тот не выпускал ее руки. Они продолжали бежать, даже когда погони уже не было слышно. Остальные растворились в ночи, рассеялись по улицам города. Когда уже стало невмоготу, они остановились; чтобы отдышаться, согнулись, опершись руками о колени. Огляделись и, захлебываясь кашлем, расхохотались. Они добежали до моря и теперь пошли к берегу, в такой час пустынному.

– Взбунтуйся! – крикнула Эмма, подняв голову к луне, которая отражалась, мерцая, на чернеющей глади спокойного моря. Антонио обнял Эмму за плечи, прижал к себе, они вдвоем стояли на песке перед морским простором, в нескольких шагах от них заканчивалась серебристая полоса, нарисованная лунным светом. – Как может она… – зашептала Эмма, – как может луна равнодушно смотреть на то, что происходит в этом городе, на всю эту несправедливость… – Антонио крепче обнял ее, а она продолжала: – Как может показывать такую красоту, когда дети умирают от голода.

– Эта красота и для нас тоже, – тихо возразил Антонио. – Ее у нас не могут отнять богатеи.

– И что нам с ней делать, накормить ею детей?

Каменщик умолк. Хотел поцеловать Эмму, но та отвернулась.

Плотники добились восьмичасового рабочего дня, но многие потеряли место. Хозяева не брали бастовавших, нанимали штрейкбрехеров, которые поддерживали работодателей во время кризиса. Это происходило во всех отраслях промышленности, для всех специальностей. Через несколько месяцев после забастовки на газоперерабатывающем заводе только шестьдесят рабочих из четырех сотен остались на предприятии.

В то время как личная жизнь с каменщиком, невзирая на социальные потрясения, складывалась счастливо, и работала Эмма по-прежнему с торговцем курами, ее деятельность в Республиканской партии, если не считать поддержки забастовок, участия в митингах и манифестациях в защиту прав рабочих, была направлена в основном на женщин. Она продолжала вести уроки в вечерней школе: руководители партии во главе с Леррусом много внимания уделяли обучению детей, неграмотных рабочих и женщин, считали это одной из основных задач и вступали в открытую борьбу с церковными учреждениями, которые, по их мнению, притязали на то, чтобы контролировать общество через посредство своих знаменитых коллежей, где учащимся затуманивали разум и забивали голову религиозными доктринами.

После основания Братства поблизости от Барселонского университета подобные учреждения во множестве возникали в самых разных районах города, не такие значительные, как созданное Леррусом, но гораздо крупнее и, разумеется, активнее, чем с полдюжины старых республиканских клубов: те пришли в упадок, и их деятельность ограничивалась организацией гражданских похорон, насмешками над религией во время церковных праздников и ежегодным банкетом в честь Первой республики, провозглашенной тридцать лет назад и продержавшейся менее двух лет, до реставрации Бурбонов; памятью о ней жили, с ней же умирали, отчаявшись, полные горечи старики.

Однако с подъемом новых республиканцев, на гребне их успеха на выборах братства разрастались, открывали школы, кооперативы, медицинские кабинеты и юридические консультации. Под крылом этих учреждений множились общественные группировки в кварталах, направленные на кооперацию, самозащиту, взаимопомощь.

Эмма имела успех как учительница и как оратор; ее доходчивая, прямая и страстная диалектика находила отклик в рабочих массах, которым нужны вожди в бурные времена перемен. Среди товарищей по борьбе появились завистники, которые, боясь, что такая женщина их затмит, всегда готовы были напакостить исподтишка; Эмма их видела насквозь. Но слава привлекла к ней и других женщин, которые возглавляли движение за равенство полов. Они нашли ее в Братстве, Эмма приняла их радушно и выслушала с интересом, главным образом потому, что эти активистки в большинстве своем выступали как здесь, так и во Франции за светское государство и основывались на антиклерикализме, что совпадало с ее позицией. Они себя называли феминистками. И все-таки Эмма быстро поняла, какая пропасть отделяет ее от них. Все эти женщины обладали культурой, много путешествовали, одни происходили из мелкой буржуазии, другие преподавали, учились в университетах, нашлась даже одна женщина-врач… Все убежденные радикалки.

Они рассуждали о свободе совести, о светской этике, далекой от религиозных постулатов, о равенстве полов и всеобщем братстве. Они владели диалектикой, а узнав, что Эмма дает уроки работницам, стали излагать принципы современной школы; многие из них такие идеи уже применяли на практике.

– Нужно пробуждать духовную энергию детей…

– И в каждом уважать индивидуальность, высвобождая духовный потенциал.

– Нужно отучить ребенка от любых проявлений эгоизма, воспитывать его в духе взаимодействия.

– Да, необходимо поставить индивидуальность на службу коллективу.

«Духовный потенциал, индивидуальность, взаимодействие…» А она всего лишь учит обездоленных женщин писать буквы и составлять из них слова! «Буква А пишется вот так», и рисует шалашик между такими же, как у них в тетрадках, косыми черточками, которые проводит на доске, потом добавляет поперечную планку. «Три черты, видите?» – говорит им. И повторяет. А они смотрят. И делают то же самое. В