Этюды о Галилее - Александр Владимирович Койре

от причин к эффектам, а не восходя от эффектов к причинам.

Ничто не описывает безразличие Декарта перед лицом традиционных теорий лучше, чем художественный вымысел, к которому он прибегает: он пытается описать не наш собственный мир, говорит он, а совершенно иной – мир, сотворенный Богом где-то бесконечно далеко от нас, в воображаемом пространстве; мир, сотворенный, скажем так, подручными средствами. Итак, Декарт не намерен объяснить законы нашего мира, совсем напротив, он вызвался определить законы иного мира, которые Бог накладывает на природу и благодаря которым он будет создавать в этом ином мире все многообразие, всю множественность предметов, которые только могут быть785.

Перед нами художественный вымысел, как мы выразились, – насмешка. Безусловно. Ведь, в самом деле, Декарт намерен реконструировать именно наш собственный мир. И все же эта насмешка раскрывает нам очень характерную манеру Декарта: действительно, он исследует не наш собственный мир. Он не задается вопросом, как это делал Галилей, как на самом деле происходят природные явления. Декарт задается совершенно иным вопросом, который можно было бы сформулировать следующим образом: как должны происходить природные явления? Законы природы – это законы для природы, правила, которым она не может не подчиняться. Ведь ее формирует не что иное, как эти правила.

Картезианский мир, как известно, составлен из очень небольшого набора вещей – материи и движения; вернее, протяженности и движения, так как картезианская материя, гомогенная и равномерная, есть не что иное, как протяженность; или еще вернее – его мир составлен из пространства и движения, поскольку картезианская протяженность строго геометрична. Картезианский мир, как мы знаем, – это мир воплотившейся геометрии.

Важнейшим законом картезианского универсума является закон постоянства: то, что есть, продолжает быть. Бог поддерживает существование того, что он сотворил. Две реальные вещи картезианского универсума, пространство и движение, однажды сотворенные, продолжают существовать вечно. Пространство неизменно – это очевидно. Но этого нельзя сказать о движении. По крайней мере, количество движения, однажды помещенное в мир Богом, не может ни возрастать, ни убывать – оно остается постоянным. Это предполагает, что движение в картезианском мире обладает собственной действительностью. Оно сотворено Богом, причем до того, как были сотворены предметы, ибо предметы существуют именно благодаря движению. Не что иное, как движение, так сказать, вырезает их из гомогенной массы протяженности или пространства. Потому вещи не могут существовать без того, чтобы в мире заведомо существовало движение.

Однако это все метафизика; и Декарт на секунду колеблется, не желая в нее впадать. Он изображает свой мир в каком-то смысле в некий последующий этап его развития. Существуют вещи, и в вещах присутствует движение – этого для нас должно быть достаточно. Так, он говорит786:

Я не задерживаюсь на отыскании причин их движений, потому что для меня достаточно предположить, что они начали двигаться тотчас же, как стал существовать мир. Принимая это во внимание, я на основании ряда соображений считаю невозможным, чтобы их движения когда-либо прекратились, и думаю, что их изменение может происходить не иначе как по некоторой причине. Это значит, что сила, или способность самодвижения, встречающаяся в теле, может перейти полностью или частично в другое тело и, таким образом, не быть уже в первом, но не может совершенно исчезнуть из мира. Мои соображения вполне меня удовлетворяют, но у меня еще не было случая изложить их вам. Впрочем, вы можете, если захотите, представить себе, подобно большинству ученых, что существует некий перводвигатель, с неизвестной скоростью вращающийся вокруг мира и являющийся первоначалом и источником всех других встречающихся в мире движений.

«Перводвигатель», переместившись в новый мир Декарта, играет в нем, однако, совершенно иную роль, чем он играл у Аристотеля; он вполне может, если угодно, быть источником и началом всех движений в мире. Но его функции ограничиваются только этим. Однажды произведенное движение более не нуждается в Перводвигателе, так как (и в этом состоит существенное различие) Перводвигатель не должен поддерживать движение. Движение сохраняется и поддерживается самостоятельно, без «двигателя», что, как известно, совершенно противоречит аристотелевской онтологии. Движение переходит от одного предмета к другому, оно «меняет» носителей. И благодаря ему тела обладают способностью двигаться самостоятельно787.

Что это за таинственная сущность – движение? Каков его онтологический статус? Очевидно, что это вовсе не то движение, которое описывали «философы». Что, в сущности, собой представляло такое движение?

Философы788 также предполагают множество движений, которые, по их мнению, могут происходить без перемены места. Подобным движениям они дают названия motus ad formam, motus ad calorem, motus ad quantitatem (движение к форме, движение к теплоте, движение к количеству) и тысячу других названий. Я же из всех этих движений знаю только одно, понять которое значительно легче, чем линии геометров. Это движение совершается таким образом, что тела переходят из одного места в другое, последовательно занимая все пространство, находящееся между этими местами.

Можно было бы подумать, что, в отличие от философов, которые допускают несколько видов движения, Декарт признает лишь один – тот, который философы называют «местным», но не будем полагаться на видимость. Действительно, даже в том, что касается местного движения789, философы признают, что его природа им

очень мало известна. Чтобы сделать ее хоть сколько-нибудь понятной, они не нашли для ее объяснения ничего лучшего, как придумать следующее выражение: Motus est actus entis in potentia, prout in potentia est. Эти слова для меня до такой степени темны, что я вынужден оставить их здесь без