Адская игра. Секретная история Карибского кризиса 1958-1964 - Александр Фурсенко

Белый дом санкционировал «утечку» от Форрестела. После ленча с ним Бартлетт был приглашен на обед к президенту. Он передал черновик статьи, которая содержала скандальные разоблачения позиции Стивенсона. Как позже вспоминал Бартлетт, президент «отчеркнул этот абзац», но тут же предложил одно существенное изменение. Он хотел, чтобы в статье особо не подчеркивалась роль Теодора Соренсена в кризисе. Этим он спасал правое крыло демократической партии от критики. Соренсен не участвовал во Второй мировой войне по политическим или религиозным соображениям. Он сказал Бартлетту, что навряд ли американский народ отнесется с пониманием и уважением к его, Кеннеди, решению, если узнает, что в обсуждениях проблем войны и мира принимал участие отказник совести. Других поправок президент не внес. Он желал поднять небольшой шум вокруг Эдлая Стивенсона с тем, чтобы люди не задавали вопросы по поводу сделки. В начале декабря в журнале «Сатердей ивнинг пост» появилась статья, в которой излагалась версия кубинского кризиса по Кеннеди{13}.

Георгий Большаков стал еще одной жертвой попыток Кеннеди сформировать общественное мнение по поводу кубинского кризиса Похоже, Белый дом решил принести в жертву канал «Роберт Кеннеди — Большаков». В статье Бартлетта упоминался некий советский журналист, используя которого Хрущев в октябре отрицал наличие ракет на Кубе Более явный намек на Большакова содержался в статье Джозефа Олсопа в начале ноября. Хотя в статье Бартлетта имя Большакова не упоминалось, обстоятельность изложения событий подтвердила обоснованность намеков Олсопа.

С точки зрения советского руководства Большаков был «раскрыт». 10 декабря Хрущев в письме Кеннеди выразил «некоторые свои претензии»: «Мы сейчас читаем разные статьи ваших обозревателей и корреспондентов, и нас беспокоит, что в этих статьях довольно широко комментируется конфиденциальный обмен мнениями, причем это делается людьми, которые казалось бы, не имеют никакого отношения к доверительным каналам, установленным между нами. По содержанию этих статей видно, что их авторы хорошо информированы, и у нас складывается впечатление, что это результат не случайной утечки секретных сведений. Это, очевидно, преследует цель одностороннего информирования общественности. Откровенно говоря, если мы так будем пользоваться конфиденциальными связями, то это далеко не будет способствовать доверию к этим каналам»{14}.

Отметив, что «для ведущих государственных деятелей обеих стран личное доверие крайне необходимо», Хрущев добавил, что «нам полезно и впредь сохранить возможность конфиденциального обмена мнениями». Однако он предостерег от того, что если и дальше будут происходить намеренные «утечки», «то эти каналы перестанут приносить пользу и могут принести даже вред»{15}.

Несмотря на любовь Хрущева к тайной дипломатии, карьера Большакова в Вашингтоне закончилась. В ГРУ он никогда не пользовался симпатиями, где его личные контакты с семьей Кеннеди и независимые манеры считались опасными. Советский посол Анатолий Добрынин тоже недолюбливал Большакова, так как этот общительный человек был его способным конкурентом в отношениях с Робертом Кеннеди. Теперь, когда Большаков явно не нужен для братьев Кеннеди, и Москва утратила к нему интерес{16}.

Большаков пытался отнестись с юмором к новому повороту в своей судьбе. На прощальной вечеринке в кругу русских и американских друзей, включая явно огорченного Роберта Кеннеди, Большаков старался шутить по поводу своего положения: «Вы потребовали от нас вывести ракеты — мы их вывели. Вы потребовали от нас вывести бомбардировщики — мы это сделали. Вы, наконец, потребовали отзыва Большакова — меня отзывают. Но учтите, больше вам уступок не будет».

Большаков имел полное право удивляться своим американским союзникам. В ответ на критику Хрущева по поводу публичности действий Большакова Джон Кеннеди писал в середине декабря: «Я с сожалением узнал, что он возвращается в Москву… нам его будет очень недоставать»{17}. Если его считали таким ценным, тогда зачем Белый дом позволил Олсопу и Бартлетту разрушить его карьеру посредника сверхдержав? Может быть, братья Кеннеди чувствовали, что им нужен громоотвод, чтобы отвести от себя обвинение в том, что до середины октября ядерные комплексы на Кубе не были обнаружены. Добрынин, как и Большаков, представлял дезинформацию, а теперь Белый дом предпочитает его для контактов с Москвой. От Большакова избавились.

Жизнь человека, которого коллеги по советской разведке называли «железным», не может оставаться неизменной; в Москве Большакова ждала работа в Агентстве печати «Новости». Окруженный «погоревшими» сотрудниками ГРУ и КГБ, он начал новую жизнь, сопровождавшуюся вечеринками с возлияниями в компании с симпатичными секретаршами. Недавний герой, осуществлявший важнейшие поручения руководства страны, оказался брошенным и забытым.

У Хрущева другие заботы

Белый дом был прав, предполагая, что в позиции Хрущева произошел сдвиг. На следующий день после заявления Кеннеди о снятии блокады (21 ноября) Хрущев использовал просьбу о военной помощи со стороны коммунистического фронта Лаоса как повод объявить соратникам по Президиуму о новом направлении советской внешней политики. Более года Советский Союз тайно перебрасывал по воздуху военное снаряжение для Патет Лао в нарушение обещаний, данных Кеннеди в Вене. 21 ноября Хрущев приказал положить конец этой акции. Ему надоели просьбы о помощи со стороны советского посла и лаотянцев. «Главное — мир. Мир заключим, — продолжал Хрущев, — без побежденных и победителей». Эта риторика была привычна для Советского Союза с 1956 года. Теперь, похоже, Хрущев решил действовать аналогичным образом. Он поручил передать советскому послу, что «мы сделали все». «Патет Лао не проявляет гибкости». После неудачи на Кубе Кремль считал, что союзники в Юго-Восточной Азии слишком твердолобые и безрассудные. «Если хотят вести войну, эта война внутреннее дело»{18}.

Изменение позиции Хрущева не ограничивалось его стремлением не рисковать, оказывая помощь идеологическим союзникам в отдаленных регионах. Он начал отождествлять свое политическое будущее с политической судьбой Кеннеди. Жесткость Кеннеди на переговорах и импульсивность Кастро обусловили в декабре 1962 года решение Советского Союза убрать все ракеты с Кубы. Однако Советская армия надеялась оставить некоторые типы вооружения на острове для отражения возможных нападений США. Теперь, когда все боеголовки были вывезены и Куба уже не могла рассчитывать на советские вооруженные силы, Хрущев делал ставку на политические гарантии со стороны американского президента.

В новых обстоятельствах Хрущев считал необходимым помогать молодому президенту сохранить свой пост. Он сдержал слово не говорить никому, за исключением узкого круга, что Кремль вынудил США убрать из Турции ракеты «Юпитер». Хотя Хрущев для укрепления своего авторитета в руководстве компартии мог бы использовать эту сделку в качестве доказательства того что СССР не оказался в октябре 1962 года проигравшей стороной, он хранил молчание.

Первое испытание решимости Хрущева не разглашать эту тайну произошло на Пленуме ЦК 23 ноября 1962 года где советский лидер выступил с докладом о ракетном кризисе. Хрущев охарактеризовал ситуацию, приведя довольно грубое сравнение. «Не нужно употребляться тому царскому офицеру, который сделал на балу неловкий поворот и газ пустил. Так он застрелился! А вот если правительство государства будет иметь несчастье потерять голову в сложной обстановке, — добавил он, — то это может грозить трагедией для целого народа»{19}

Хрущев решил защищаться, не ссылаясь на уступку, которую 27 октября он охарактеризовал как свою «победу» в этой заварухе. За неделю до Пленума Президиум распространил среди руководящих членов ЦК некоторую часть переписки между Кеннеди и Хрущевым. Намеренно не были представлены те письма от 28 октября, в которых рассматривалась возможность сделки Турция-Куба{20}. В речи на Пленуме Хрущев доказывал, что мир был сохранен благодаря тому, что были сделаны взаимные уступки, достигнут компромисс{21}. Он упомянул лишь об обязательстве Кеннеди не вторгаться на Кубу.

На Пленуме он также ничего не сказал о своем недовольстве поведением Кастро во время кризиса, напротив, подчеркнул, что рассматривает Кубу как маяк социализма. Хрущев не хотел бросать Кубу, и не в его интересах было вселять какие-либо сомнения в головы собравшихся по поводу надежности кубинского лидера

Хрущев приберегал свою ярость для соперников Москвы в третьем мире, китайцев, которые критиковали его действия в отношении Кубы. Объяснив, что он отправил ракеты на Кубу только для предотвращения американского нападения, Хрущев обратился к Пекину. «Конечно, самым легким способом поддержать Кубу был бы китайский способ. Что они делали в самый острый напряженный момент? Работники китайского посольства на Кубе пришли на донорский пункт и говорят: „Мы сдаем свою кровь для кубинцев“. „Это довольно демагогический, дешевый способ“ „Кубе нужна была не кровь нескольких человек, — возмущенно воскликну Хрущев, — а реальная военная и политическая поддержка“. „Некоторые умники говорят, — сказал Хрущев, — империализму верить нельзя… Ну а что, они предлагают немедленно зарезать, что ли, всех империалистов?“»