13 ведьм (сборник) - Елена Щетинина

– Шайтан! Шайтан!

Высоко занесенный клинок с низким гудением опускается вниз, разрубив тело от плеча до середины груди. В этот момент из подворотни с воплем прыгает на рыцаря четвертый враг. Сабля вонзается в бок, разрывая железные кольца доспеха, прорезая бычью кожу поддоспешника, впиваясь в мясо. Рыцарь наотмашь бьет сельджука перчаткой, отшвырнув назад в проход. Пока тот пытается встать, латинянин с тяжелым звоном подходит, взяв меч лезвием вниз, вскидывает его. Короткий вскрик, полные предсмертного страха глаза – и прямое острие входит в грудь, скрипя о ребра, заливая внутренности кровью из разрубленных жил. Сельджук закашливается, выгибается дугой, еще больше насаживаясь на клинок – и замирает.

Рыцарь высвобождает оружие резким, уверенным жестом, вскидывает его над головой, словно угрожая самому небу – черному куполу в россыпи серебряных звезд. Вопль торжества зарождается в его груди и вырывается наружу – хриплый и страшный.

– Я – Рено де Шатильон!!! Хозяин Керакского замка и лорд Трансиордании!!! Рено де Шатильон!!!

Подхваченный ветром крик летит прочь. Рыцарь знает, что имя его, словно чумной ветер, заставит всякого прятаться. Ибо нет среди франкских имен имени более страшного, чем имя Рено, которое они на свой лад произносят «Арнаут». Пусть знают! Рыцарь вернулся домой!

Он неторопливо вытирает клинок об одежду мертвеца, обламывает древко застрявшей в плече стрелы. Уже долгое время он не ощущал себя так – словно не было всех прожитых лет, не было старых ран, сарацинских застенков и разгульной жизни. Он садится в седло, посмотрев на небо. Щербатый полумесяц упрямо взбирается по нему, стремясь к зениту. Ночь неумолима. Нужно спешить.

Городские ворота обратились в груду горелых обломков. Конь останавливается перед ними, встряхивает головой, глухо фыркнув. Рено, выругавшись, бьет его пятками. Животное недовольно двигается вперед, осторожно ступая среди толстых досок, почерневших и изломанных. Рыцарь пересекает невидимую границу ворот и чувствует, как в тот же миг резкая судорога пронзает его тело.

– Я – хозяин этого города! – кричит он, но голос его уже не так силен и уверен. Боль сотней игл шевелится в груди. Сиплый рык вырывается сквозь сжатые зубы.

Конь надсадно ржет, но рыцарь ударами заставляет его идти вперед. Они преодолевают проем – и боль уходит. Рено со стоном сползает с коня, сгибается, опершись руками о бедра. Жар волнами растекается по телу, причиняя невыносимые страдания. Еще немного – и обессиленный рыцарь рухнет на землю. Но боль отступает, медленно, неохотно. Рено распрямляется, берет коня за повод.

Он знал боль. Из всех его любовниц она была самой верной. С самых ранних лет она привечала Рено, терпеливо напоминая о себе каждый день. А в Святой земле сделалась настойчивой и требовательной, с каждым годом все теснее сжимая объятия. Она растягивала и перевивала его жилы после долгих конных рейдов, горячим языком лизала глубокие порезы, оставленные саблями и мечами врагов, вонзала когтистые пальцы в раны от стрел, раскаленными углями пробиралась в потроха, изнуренные гнилой водой и скудным походным провиантом. По утрам после обильных возлияний она влезала под череп горстью раскаленного песка. Сквозь пыточные орудия сельджуков из Алеппо раскаленным свинцом текла по венам. Он знал боль во всех ее проявлениях.

Аль-Керак встречает своего господина тревожным молчанием. Если кто и оставался тут, то не рисковал дать о себе знать. Только грабители бродят по этим улицам, ища поживы. Бедуины, выползшие из раскаленного ада пустыни, дезертиры воинства Салах ад-Дина, местные нищие. Этого отребья Рено не опасается. Наоборот, он желает встречи с ними. Жажда убийства обуревает его, требует выхода. Тот, кто в жизни своей пролил столько крови, уже не может обходиться без ее привкуса на языке. Чувствуя дрожь нетерпения, охватившую тело, Рено направляется к ближайшему дому. Дом крепкий, со вторым этажом, нависающим над первым, с резными дверями. Кто живет здесь? Коптский купец? Богатый еврейский ремесленник? В Аль-Кераке под рукой де Шатильона осталось мало мусульман – все бежали в страхе перед франкским бедуином, как звали его за беспримерную жестокость.

Удар ноги заставляет двери затрещать. Второй удар вдавливает их внутрь. После третьего они распахиваются, открыв темный проем, пахнувший теплым, спертым воздухом. Рыцарь делает шаг внутрь, чувствуя, как льдистая судорога пробегает по жилам. Это не так больно, как в воротах, – и потому боль только распаляет Рено. В доме кто-то есть. Он ощущает это по запаху – людского пота, свежей еды, воскуренных благовоний. Как гончий пес, он идет по нему. Большая спальня пуста, постель смята. Рыцарь обходит комнату за комнатой, ножны сухо скребут по дощатому полу. Меч он убрал, в руке – длинный кинжал. Он останавливается.

Кто-то дышит, изо всех сил стараясь делать это беззвучно. Его душат слезы, в носу влажно, и оттого каждый вдох сопровождается сипением. Рено осматривается, пытаясь отыскать источник звука. Где-то здесь. Надежный схрон, построенный со знанием дела. Достойный вызов тому, кто посвятил грабежу лучшие свои годы. Дыхание то умолкает – когда неизвестный отчаянно пытается его сдержать, – то слышится вновь. Рено делает шаг в сторону, замирает. Здесь.

Всегда погреб. Всегда они надеются укрыться под землей, словно это подобие могилы спасет их от могилы настоящей. Сколько их там? Трое? Четверо? Пусть лучше будет больше. Чем больше крови, тем лучше.

Лаз отыскался быстро. Рука рвет кольцо, обнажая темное, сырое нутро подземелья. Вниз ведет крутая лестница. Рено спускается по ней спокойно, словно входит в собственные покои. В кромешной тьме нельзя увидеть даже вытянутой руки, но это лишь будоражит его, сводит мышцы в сладостном напряжении. Нога касается земляного пола – и в это же мгновение на него наваливается что-то большое и тяжелое, пыхтящее, как закипающий котелок. Ноздрей касается кислый запах пота, толстые, мягкие пальцы вцепляются в сюрко, вторая рука бьет коротким ножом, но слабое лезвие лопается от удара о кольчугу. Рено сгребает нападавшего левой рукой, правой вспоров его толстое брюхо от паха до ребер. Он не видит, но чувствует, как скользят по руке горячие потроха, выпущенные на волю. Человек верещит – высоко и противно, как свинья. Рено отшвыривает его прочь, стараясь угадать, где прячутся остальные. Одна не выдерживает, начинает рыдать в голос, на нее шикают… Три широких шага, какая-то возня прямо под ногами. Рено тяжелой стопой придавливает к земле хрупкое, слабое тело, слыша, как трещат ребра. Нагибается, хватает рукой волосы, запрокидывает голову. Девка. Слишком маленькая, чтобы быть женой, скорее дочка. Кинжалом вспарывает глотку до самого хребта, наслаждаясь булькающим свистом, в который превратился крик. Она умирает быстро – даже слишком. Рено чувствует сладкую истому, волной пробежавшую по телу, когда короткая агония наконец прекращается. Он уже забыл, как это сладко. Какое более изысканное наслаждение может доставить ему, старику, женщина? Так паучиха, спарившись, убивает паука – истинное удовольствие можно познать лишь через боль. А вершина боли – смерть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});