Медицинские и социальные проблемы однополого влечения - Михаил Бейлькин

Хиппи экспериментировали, вызывая “кайф” многими способами и придавая ему групповой характер. При этом наслаждение должно было оздоровить Я каждого из членов группы (постоянной или спонтанной, образовавшейся, например, на рок-фестивале). Целительное действие такого подхода демонстрировалось в уже упомянутом фильме “Полёт над гнездом кукушки”. Макмёрфи (до того, как он угодил на операционный стол) с помощью карт, ненормативной лексики, алкоголя, и, наконец, секса превращал невротиков и даже шизофреников, находящихся в клинике, в почти нормальных людей.

В отличие от кино, в жизни всё было намного сложнее.

Хиппи признавали право каждого на свои индивидуальные пристрастия в сексуальной сфере (лишь бы они не ущемляли интересов другого). Они проповедовали полную свободу выбора партнёров. На практике такая половая жизнь часто отрывалась от избирательности и любви. Это узаконило беспорядочную смену партнёров и привело к появлению групповых семей (“фэмили”) с весьма непостоянным составом, как общих жён, так и мужей. Столь ценимая хиппи половая свобода обернулась новой формой принуждения. Мотивами вступления в сексуальную связь, в том числе и в групповую, стали подражание, боязнь обвинений в отсталости или в буржуазности. Из тех же соображений (и из страха прослыть гомофобами) многие вели бисексуальную жизнь, хотя предпочли бы ей гетеросексуальную.

Чувственное наслаждение, став главным критерием принадлежности к бунтующей молодёжи, породило инфляцию интимных переживаний. Судя по книгам западных авторов и по воспоминаниям современников, секс, оторванный от избирательности и утративший интимность, не принёс молодым людям ни счастья, ни здоровья. Многие из тех, кто отправился на поиски наслаждений (бродяжничество было излюбленным способом бытия хиппи), вернулись домой больными – с депрессией, невротическими страхами, хроническими заболеваниями половой сферы. Главное же, что сексуальные эксперименты молодых бунтарей открыли дорогу эпидемии СПИДа. Но всё это стало понятно лишь потом.

Беда таилась в гедонизме. Хиппи искали в нём средство защиты от посягательств на своё Я и спасения от язв, свойственных рыночной цивилизации. Наслаждение должно было стать инструментом, сближающим людей. Но эти надежды оказались несостоятельными.

Гедонизм обернулся западнёй.

Зримым символом группового гедонизма хиппи стала самокрутка с марихуаной (анашой). Зажатую у основания рейсфедером, чтобы выкуривать её без остатка, её курили группой, передавая после каждой затяжки по кругу. “Травка” (так ласково называли анашу) должна была придать ощущение счастья коллективному общению на всех уровнях – эмоциональном и интеллектуальном, словесном и невербальном, когда контакт между людьми достигается взглядом, улыбкой, прикосновением.

Считалось, что “лёгкие” наркотики – марихуана и ЛСД (“кислота” – препарат, синтезированный химиками), во-первых, абсолютно безвредны, во-вторых, обладают уникальной способностью раздвигать границы сознания. Высвобождая Я, задавленное репрессивным воспитанием, наркотики якобы позволяют ему слиться с коллективным Мы и с Мировым разумом, что сопровождается чувством наслаждения, религиозным экстазом, творческим подъёмом. Сейчас трудно понять, почему в этот психоделический миф поверили поэты, музыканты, философы и даже психологи. Профессор Гарвардского университета Тимоти О’Лири пророчествовал, что со временем ЛСД будет употребляться “столь же привычно и мирно, как органная музыка и благовония, чтобы способствовать обретению религиозного опыта”.

В действительности же, групповой гедонизм с “коллективным религиозным озарением” , обещанный О’Лири, оказался примитивным групповым “кайфом”. Джинн “белой смерти” был выпущен из кувшина, став могильщиком молодёжного движения. Хиппи наивно думали, что им удастся ограничиться только “лёгкими” наркотиками – марихуаной и ЛСД. Малоориентированные в токсикологии и в закономерностях преступного бизнеса, они забыли, что живут в условиях рыночных отношений. Почуяв наживу, дельцы преступного мира ринулись к хиппи и в студенческие кампусы. Под видом “безобидных” наркотиков, заказанных молодёжью, ей сбывали героин и крек. Дельцы формировали наркоманов и обеспечивали будущий спрос на зловещую продукцию. Смертность от фальсифицированного зелья, купленного доверчивыми молодыми людьми, не смущала преступных дельцов.

Гедонистическая карнавальная атмосфера, ранее царившая в среде хиппи, испарилась. Запахло насилием и преступностью. Молодёжь заплатила страшную цену за свою ошибку. Тысячи молодых людей стали наркоманами, многие из них погибли, кто-то у себя дома, кто-то, нищенствуя в южных странах, где это зелье дешевле и доступнее; иные ещё доживают свой век в психиатрических лечебницах.

Андре Кайатт описал судьбу подростков-наркоманов, тянувшихся из всех стран Запада в Катманду, столицу Непала, где наркотики стоили особо дёшево: “Я видел здесь французских подростков 15 – 16 лет, неизлечимых наркоманов, которые прибыли сюда, как в Мекку. Но здесь они попадают в ловушку, они разлагаются заживо. Чтобы купить себе наркотики, они попрошайничают, занимаются проституцией, продают кровь. Катманду – это конец, это гноище. Где же в этом распаде хвалёный идеал? Я видел девушку-наркоманку, которая зарабатывала рупии тем, что позволяла использовать себя, как плевательницу. Ей платили за то, чтобы плюнуть на неё. Её лицо было облеплено харкотиной, а она ничего не замечала. Она была в наркотическом трансе” (Цит. по Мяло К. Г., 1985).

Несостоятельными оказались и надежды “раскрепостить сексуальность” с помощью всё тех же наркотиков. Как они подействуют на секс, легко было спрогнозировать не только специалистам, но и простым читателям детективов. С какой целью используют наркотики торговцы живым товаром – общеизвестно. Зелье помогает гангстерам и сутенёрам вербовать проституток. Наркотики дают и профессиональным путанам, чтобы сделать их выносливее к оргиям с такими формами сексуальной эксплуатации, какие даже профессионалкам не хватает сил выдержать.

Врачам было известно, что если наркотики применяются для стимуляции угасшего полового желания мужчины, они растормаживают отнюдь не благородные, а чисто животные эмоции. Менее всего при этом уместны разговоры о самораскрытии личности. Привыкание же к наркотикам закономерно приводит к полному угнетению полового влечения, которое вытесняется наркотической зависимостью.

Времена массового увлечения гедонизмом случались и прежде, задолго до хиппи. Философия гедонизма была идеологией эпохи Возрождения, что имело определённый смысл. Слишком обесценило “плотского” человека бесконечно долгое царство средневековой церкви. В борьбе за эмансипацию личности, против аскетизма, навязываемого церковью, а также против гнёта сословных отношений, мешавших новому классу буржуазии, философия гедонизма оказалась превосходным оружием. Благодаря ей средневековый горожанин, искупающий первородный грех в беспрестанном покаянии и в умерщвлении плоти, получил право на наслаждение.

Впрочем, очень скоро проявился торгашеский и эгоистический дух возрожденческого гедонизма. “Мы, наверное, не домогались бы столь пылко почестей и власти, из-за достижения которых ведётся большая борьба и развёртываются грандиозные битвы, если бы почести и власть не приносили нам наслаждения. А по какой другой причине ведутся войны и заключается мир, если не для сохранения и увеличения того, чем мы живём и наслаждаемся? <…> Всё измеряют наслаждением. Кто заботится о добродетели или помышляет о ней?” – рассуждает в своей “Речи в защиту Эпикура против стоиков” Козимо Раймонди.

Гедонизм эпохи Возрождения эгоистичен, наслаждение – привилегия “сильной личности”. Гедонизм стал философией эгоизма и индивидуализма. Образованность и недюжинные таланты уживались с дикостью и звериной свирепостью.

Сиджизмондо Малатеста, тиран (диктатор) города Римини собирался захватить и разорить Флоренцию. Такие междоусобные войны были обычным бедствием эпохи Возрождения. Совет города послал для переговоров с ним известного филолога. Малатесту так очаровала учёная беседа, что он снял осаду. Вот, казалось бы, пример подлинной интеллигентной утончённости! Но по свидетельству его современников, “Малатеста был в такой степени не воздержан в разврате, что насиловал своих дочерей и своего зятя. Он осквернял монахинь, что же касается молодых девушек, которые не хотели согласиться добровольно на его предложения, он или предавал их смерти, или мучил жестоким образом. Своими окровавленными руками он совершал ужасные пытки над невиновными и виновными. Он теснил бедных, отнимал у богатых их имущество, не щадил ни сирот, ни вдов, словом, никто во время его правления не был уверен в своей безопасности” (Эней Сильвий).