Дневник помощника Президента СССР. 1991 год - Анатолий Черняев

Кошмар!… А тот хамит все больше и больше. Топчет все наглее… Мстит, наверное, и за вчерашнюю встречу с прессой!

В 8.15 утра Ельцин со свитой появился в приемной горбачевского кабинета. Дежурному секретарю скомандовал: «Ну, показывай!» И пошел в кабинет…

— А вот тут на столе стоял мраморный прибор — где он?

Секретарь объясняет дрожа:

— Не было прибора… Михаил Сергеевич никогда не пользовался такими ручками. Мы ему набор фломастеров выкладывали на стол.

— Ну ладно… А там что? — и двинулся в заднюю комнату (комната отдыха). Стал выдвигать ящики стола. Один оказался запертым.

— Почему заперт?!! Позвать коменданта! Прибежал кто-то с ключом, отпер — там пусто.

— Ну, ладно…

Вернулись в кабинет, расселись за овальным столом: он, Бурбулис, Силаев, еще кто-то.

— Давай сюда стаканы!

Вбежал человек с бутылкой виски и стаканами.

«Основные» опрокинули по стакану.

— Вот так-то ладно. А Ореховую не буду смотреть и помещение Госсовета тоже — там Политбюро раньше заседало… Бывал, бывал…

Гурьбой, гогоча, вышли из кабинета.Секретарю бросил напоследок: «Смотри у меня! Я сегодня же вернусь!!»

28 декабря

Вчера отговорил М. С. давать интервью Эн-эйч-кей (Япония): постыдно ездить в Кремль, где «веселился»в его кабинете Ельцин… Еще постыднее искать в Кремле какое-то другое место для интервью. Ревенко потом корил: за это интервью японцы обещали миллион долларов.

Послал Горбачеву письмо Мейджора (его передал мне Брейтвейт), сам перевел — от руки; письмо Миядзавы (Тамара съездила в посольство); книгу, исписанную вахтанговцами, ее передала мне Юлия Хрущева. М. С. мне отзвонил, взволнован — такие знаки внимания для него сейчас — бальзам. Сказал мне, что заболевает — грипп, наверное. Но дали всего три дня, чтоб убраться с дачи. Приходится разбирать книги и барахло… Сказал: давай начинай делать «хронику нового мышления» — из записей его бесед с 85-го по 91-й г.

Вебер и Ермонский вроде отчаливают. Сам начал сегодня разбор книг, два чемодана уже вывез на свалку… Кое-что и годится только в макулатуру, хотя жалко: с каждой всегда что-то связано, но читать уже никто не будет — ни я, ни Митька. Тяжелая работа. И долгая.

30 декабря

Вчера Ельцин произнес новогоднюю речь. Можно бы и согласиться, если бы «сообщил», кому он обязан тем, что может именно так выступать. Но — ни слова. Напротив, оставили, мол, мне Россию, будто в ней 70 лет хозяйничал враг.

А в Минске — все гладко, но ничего не получается из Содружества, которое лишь ширма для развала Союза…

Приложение 1

В конце марта 1996 года я был приглашен Принстонским университетом на вторую конференцию по проблемам окончания «холодной войны». Первая была в 1994 году, ее патронировал Джордж Шульц, государственный секретарь США при Рейгане (я там тоже был). Эту, вторую, патронировал Джеймс Бейкер, государственный секретарь при Буше.

Наряду с Бейкером мне было предоставлено «слово при открытии». Помещаю ее в этой книге (с некоторыми сокращениями), потому что там — моя неизменная позиция относительно мотивов горбачевской внешней политики.

Предварительные замечания к дискуссии

1. Первое замечание. В исследованиях и дискуссиях о перестройке утвердилось мнение — и оно в общем правильно, — что внешняя политика Горбачева не только в своем стратегическом замысле, но и в конкретных ее проявлениях и акциях целиком была завязана на внутренних обстоятельствах в СССР, а иногда прямым образом зависела от тех или иных действий и намерений в сфере внутренней политики.

Это правильно, но этого недостаточно.

Новая внешняя политика имела для Горбачева, как руководителя сверхдержавы, как реформатора, самостоятельное значение.

Это ее значение определялось рядом моментов:

— пониманием реальной возможности ядерной катастрофы (в отличие от прежних наших лидеров и официальной точки зрения, когда считалось: если ядерная война разразится, мы, Советский Союз, победим и с империализмом будет покончено);

— сложившимся у Горбачева (еще до переезда в Москву), хотя и неоформившимся, убеждением, что идеологическая борьба на мировой арене, которую мы вели столько десятилетий, проиграна. И проиграна не потому, что нас технически переиграли в пропагандистской схватке, а в силу несостоятельности самой нашей идеологии. А в том, что на нас никто не нападает, Горбачев был убежден еще до того, как стал генсеком;

— нравственными принципами. Они сложились, видимо, на протяжении всей его жизни. И предопределили его неприятие, его отвращение к применению силы, к насилию как средству политики, вообще как фактору общественного развития.

Отсюда, видимо, у него отсутствие всякого пиетета к армии, к военной символике и парадности, к демонстрациям военной мощи и явно неприязненное отношение ко всему, что связано с милитаризмом.

Второе замечание. Наше доверие к Соединенным Штатам, к руководству США рождалось трудно. Но, «проклюнувшись» у Горбачева и его команды, оно значительно опережало формирование доверия к нам со стороны американской администрации, американского истеблишмента и общественности. Процесс сближения шел на разных скоростях и носил неодинаковый характер.

Связано это, видимо, и с национальными особенностями, но в какой-то степени это и парадоксально: ведь нас, советских, десятилетиями воспитывали во вражде к «империализму», а олицетворением его для нас были Соединенные Штаты. В нас будто бы генетически была заложена подозрительность к Западу. Больше того, мы унаследовали еще от дореволюционных времен, от Достоевского и Салтыкова-Щедрина ощущение того, что, как бы русские ни старались, Запад никогда не откажется от недоверия и неприязни к России, «не полюбит» нас.

Третье замечание. В налаживании отношений мы меньше полагались на дипломатическое мастерство и больше на «человеческий фактор», на личное взаимопонимание все большего числа людей, которые включились в налаживание советско-американских отношений на новом этапе.

С какого-то момента — а я думаю, его можно датировать весной 1987 года — для Горбачева отношения с Америкой перестали быть сферой внешнеполитической игры, где каждый, естественно, хочет получить больше, чем дать. Горбачев отныне твердо исходил в своих действиях и помыслах от главной цели, которую надо было достичь во что бы то ни стало, а именно: покончить с «холодной войной», покончить с конфронтацией. Остальное приобретало второстепенное значение. Отсюда и его готовность идти на уступки, что до сих пор ему не могут простить его противники в России, сторонники традиционного, «старого» мышления.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});