1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе - Николай Черушев

Далее все происходило следующим образом. Промывая на лотке мерзлый колымский грунт, бригада совершенно неожиданно для себя нашла крупный самородок золота. Стали решать – что же делать с ним. Дело в том, что подобные бригады заключенных в пределах зоны работали на значительном расстоянии друг от друга и достаточно далеко от конвоя.

« – Килограмма полтора! Что будем делать дальше? Сдавать? – спросил Душенов.

Мы задумались.

Что же все-таки делать с этим самородком? Сдавать или не сдавать? Запрятать, – а мы умели прятать так, что сам сатана не найдет, – и ежедневно делать только норму? Появится хлеб, махорка, можно даже достать чаю, газету трехмесячной давности, мыло. А на работе волынить. Соблазнительно! Если с умом все делать, можно легко прожить.

– Чего молчите? – спрашивает Душенов и тихо продолжает: – Может быть, мое мнение пойдет вразрез с вашим, но, по-моему, самородок надо сдать. Сдать! И вот почему. Я коммунист, коммунистами считаете и вы себя. Ильич говорил: марксист должен учитывать живую жизнь, точные факты действительности. Понимаете, что это значит? Учитывать точные факты действительности. Там идет война. Чьей-то злой волей нас обвинили, оболгали и запрятали сюда искать самородки! Но там война! Надо помогать. Что бы с нами ни было…

Горел костер, пожирая сухие сосновые и еловые сучья, потрескивая и искря.

Привезли обед. Душенов и Голубев сходили за баландой и кашей. Мы пообедали.

Самородок лежал на синей тряпице, и мы старались на него не глядеть Первым зафилософствовал Голубев:

– Вроде камень, а смотри, какое через него напряжение у нас…

Гендаль сморщился:

– Я за то, чтобы сдать. Из-за войны только. А если бы ее не было, был бы против. Давай неси его к начальству!

– А вы как? – спросил Душенов у меня и Голубева.

– Сдать, – сказал я.

А Голубев добавил:

– Нехай им Гитлер подавится. Жили без самородков, проживем еще…

Душенов встал и снял шапку. Белая голова, словно припорошенная пеплом, склонилась над нами.

– Как член Общества старых большевиков, от имени партии благодарю вас, товарищи, за помощь советскому народу в трудные дни.

Гендаль что-то хотел сказать, но только разинул рот и ничего не сказал.

– Объявляй, в час добрый… – проговорил Голубев. – Может, придет время – поблагодарят нас…»

За найденный и сданный в фонд обороны самородок лагерное начальство поощрило членов бригады Душенова следующим образом: они получили сытный обед из столовой вольнонаемного состава и по две осьмушки махорки на каждого. А спустя неделю, по свидетельству Г. Шелеста, К.И. Душенов умер от физического истощения в лагерном лазарете.

Вполне допускаем, что на бескрайних снежных просторах Колымы зимой 1942 года в действительности и произошла такая история с кем-то из заключенных, обвиненных и осужденных на длительный срок по печально известной пятьдесят восьмой статье. Также возможно, что подобное повторилось не единожды. В каких-то отдельных проявлениях данная история могла иметь различия, но несомненно одно, что степень ее достоверности достаточно велика. Автор верно ухватил главное в психологии истинных большевиков-ленинцев: их полную самоотдачу, бескорыстное самопожертвование во имя того дела, которому они присягнули. Но к флагману Душенову описанный выше случай не имеет ровно никакого отношения, ибо он на Колыме никогда не был и золото там нигде не копал. Он даже не дожил до начала войны.

Исследователь П. Галков, изучавший жизнь и деятельность К.И. Душенова, отвечая автору этих строк по поводу приведенного выше эпизода, сообщил: «У Шелеста есть два рассказа о К.И. Душенове, но… оба они вымысел писателя»[256].

Будучи арестован в мае 1938 года, Душенов после двух лет следствия был осужден 3 февраля 1940 года Военной коллегией к расстрелу. На следующий день после суда приговор был приведен в исполнение. Относительно же того, как поступил бы реальный Душенов в изложенной ситуации, можно не сомневаться, что он действовал бы точно так, как и герой рассказа Г. Шелеста, носивший ту же фамилию.

Легенда легенде рознь… Рассказанные выше рождались и курсировали в особой лагерной среде, вызывая у одних зеков зависть и восхищение, у других – злобу и ненависть. И речь в них шла о лицах, арестованных органами НКВД, осужденных советским правосудием к высшей мере наказания или же к длительному лишению свободы. Словом, разговор шел о своем брате-арестанте, подследственном, то есть о з/к. Вместе с тем существовала легенда и несколько другого плана – о попытке ареста С.М. Буденного. Эта «байка» родилась и тиражировалась в совершенно ином общественном слое – в кругу высшего армейского света, в среде жен московской военной элиты. О ней поведала Лариса Васильева в своей книге «Кремлевские жены».

Теперь известно, что и над головой Буденного в 1937–1938 годах сгущались темные тучи, несмотря на многолетнюю симпатию к нему со стороны Сталина. Ареста в те годы ему можно было ожидать (и он ожидал) практически в любой день, ибо следователи Особого отдела ГУГБ сумели выбить показания на него, как на активного участника военно-фашистского заговора, от доброго десятка арестованных в разное время командиров и политработников Красной Армии.

Итак, что же случилось с Буденным? Легенда гласит, что когда сотрудники НКВД прибыли на подмосковную дачу его арестовывать, Семен Михайлович, заметив непрошеных гостей, огнем из пулемета, установленного в окне дачи, не допустил их в дом, заставив сначала залечь, а затем и отступить. Воспользовавшись наступившей паузой, Буденный бросился к телефону и позвонил Сталину. У них якобы состоялся такой разговор:

– Иосиф Виссарионович! Контрреволюция! Меня брать пришли! Живым не сдамся!

Сталин в ответ расхохотался и приказал Ежову (или Берия):

– Оставьте этого дурака в покое, он не опасен[257].

Вот такую историю рассказывали где шепотом, а где и громко в околокремлевских кругах в конце 30 х и в 40 х годов. Конечно, ничего подобного на самом деле не было и в помине, однако кому-то показалось выгодным представить маршала, случайно оставшегося в живых после кровавых событий 1937–1938 годов, таким вот недотепой, полуграмотным недоумком, совершенно не соответствующим его высокому воинскому званию. Известно, что часть подобных пасквилей исходила от родственников осужденных военачальников, которым было горестно и обидно носить позорное клеймо членов семьи изменника Родины, в то время как другой такой же военачальник был жив и невредим, получая все блага от государства. Видимо, присутствовала здесь и прямая зависть: «Почему он на свободе, а мой (муж, отец, брат) в тюрьме (лагере)?» Хотя, как мы уже показывали, шансы попасть в тюрьму в качестве участника военного заговора у Буденного были точно такие же, как и у других военачальников Красной Армии.

Заговорщики в Кремле

В длинном ряду политических процессов в СССР двадцатых и тридцатых годов «кремлевское дело» занимает достаточно скромное место. Оно далеко не чета таким нашумевшим на весь Союз, как «Шахтинское» или дело Промпартии, не говоря уже о получивших широкий резонанс в мире – «Объединенном троцкистско-зиновьевском центре» (1936 г.), «Параллельном антисоветском троцкистском центре» (1937 г.) и «Правотроцкистском блоке» (1938 г.). Даже по «калибру» должностей обвиняемых это дело разительно отличается от всех предыдущих и последующих – там слишком много рядовых сотрудников типа телефонистки, уборщицы, швейцара, библиотекаря и совсем мало видных деятелей партии, правительства и государства. И тем не менее оно занимает свое прочное место в обойме политического насилия в стране в эпоху безудержного насаждения культа личности Сталина, являясь дополнительным свидетельством разгула репрессий со стороны ВКП(б) и подвластных ей карательных органов (ОГПУ, НКВД).

Так называемое «кремлевское дело» возникло в начале 1935 года как прямое продолжение сталинской политики репрессий после убийства С.М. Кирова. Поводом же для его возникновения послужило «разоблачение» якобы существовавшего в Кремле заговора ряда служащих и работников его комендатуры, которые, по данным НКВД, готовили покушение на Сталина.

В этой связи на июльском (1935 г.) пленуме ЦК ВКП(б) был заслушан доклад секретаря ЦК Н.И. Ежова «О служебном аппарате Секретариата ЦИК Союза ССР и товарище А. Енукидзе». Ежов, куратор правоохранительных органов, сообщил ошеломленным членам Центрального Комитета партии о раскрытии заговора сотрудников кремлевских учреждений. Он безапелляционно заявил, что из-за халатного отношения к работе секретаря ЦИК СССР Авеля Енукидзе, в ведении которого находился аппарат Кремля, на его территории была создана целая сеть террористических групп. Ежов (а он, разумеется, пел с голоса Сталина) обвинил Енукидзе в «преступном попустительстве» заговорщикам, а также в политическом и бытовом разложении.