Убийство девушку не красит - Лидия Ульянова

В горле холодило от зубной пасты, губы пощипывало. Она обернулась к раковине и выплюнула на белый фаянс набежавшую, в белых пузырях слюну. Внимательно понаблюдала за тем, как уносится струей плевок, закручиваясь водоворотом у сливного отверстия, подняла глаза к зеркалу. Его лицо было, как в тумане. Наверное, я плачу, решила Катя.

– Нет, ты мне скажи, почему ты все время молчала?! – не унимался Сергей.

– Я очень боялась, что ты обо всем узнаешь и меня бросишь, – ответила Катя предельно честно. – Я боялась, что тебе будет стыдно со мной и противно. А если ты меня бросишь, то что же мне делать? Как дальше жить?…

Последняя фраза далась ей с видимым трудом, и на словах «Я не убивала ведь…» Катя уже ревела в голос.

Сергей Кириллович растерянно взял ее за трясущиеся плечи, развернул к себе и прижал. На темном мехе дубленки отпечатались следы не смытой зубной пасты. «Слава Богу, – с облегчением подумал он. – Все поправимо. Главное, что дело не во мне».

Он так много хотел ей сказать, но вместо того властно поднял ее лицо навстречу своему лицу и впился в губы, ощущая языком соль слез и мятный вкус пасты.

Оторвавшись от Кати, он протиснулся мимо нее к раковине, сплюнул, прополоскал рот, зачерпывая воду ковшиком ладони. Потом подтолкнул ее на свое место, одной рукой за шею наклонил над раковиной и, как маленькую, долго умывал, поил холодной водой с руки, ждал, когда и она выполощет ненавистную пасту, и снова поил.

Заговорили они только на кухне, где Сергей, скинув на диванчик шарф и выпачканную дубленку, спросил укоризненно:

– Кать, как ты могла?

Катя решила, что он об убийстве.

– Я не убивала, честное слово. Просто глупость какая-то. Все произошло уже после того, как мы вернулись. Я к тебе собиралась. Я себя уговаривала, что должна тебе письма отдать, а на самом деле я просто очень хотела тебя увидеть.

– Нет, ты мне ответь, как ты могла? – упрямо повторил Сергей, имея в виду ее недоверие и пугающую скрытность.

И Катя поведала ему всю историю…

– Ты мне не веришь? – спросила, уловив во взгляде непонимание и сомнение.

– Почему я должен тебе не верить? Это только ты мне отчего-то не хочешь верить. Катя, не в том даже дело, убила ты его или нет, а в том, что молчала все время. Я надеялся, что ты мне доверяешь…

Катины руки он не выпускал из своих, а они нервно шевелились, будто мяли пальцами маленькие катышки теста.

– Ну, скажи, легко тебе было в одиночку?

Катя отрицательно покачала из стороны в сторону опущенной головой.

– А дальше что? Я что, узнал бы обо всем только тогда?… Когда ты оказалась бы за решеткой?

Катя чуть заметно кивнула.

– Я решила, что просто исчезну из твоей жизни, и все. А вообще, я рассчитывала, что все закончится хорошо. Мой адвокат говорит…

– Так я и разрешил тебе просто исчезнуть! Не на того напала!.. Посмотри, твой адвокат знает о тебе больше меня. А я вообще не имею понятия, что у тебя есть адвокат. Катя, как это со стороны выглядит?! Все знают, Павлов знает, Лидуся твоя знает, один я не достоин. А я ведь должен был узнать от тебя, а не от Лидуси.

Катя недоверчиво перебила:

– Как от Лидуси?

– А так. – Сергей печально усмехнулся. – Если бы я чего-то и не знал, то твой Лидусик все рассказал бы мне в подробностях. Она сегодня утром позвонила мне на работу и посоветовала почитать «Криминальный мир» за позавчерашний день. Она, разумеется, не представилась, но я узнал ее. Только я «Криминального мира» не нашел, зато нашел «Вечерку». Ну-ну, не возмущайся! Она – молодая, свободная девица, а я, между прочим, жених завидный. Почему-то только ты одна не хочешь этого замечать. Вот посадят тебя в тюрьму, мы с ней будем к тебе ездить, передачи возить, на том и сблизимся. В любви и на войне, Катя, все средства хороши… Я и Лидуся, ну чем мы не пара? А мешаешь только ты, недоразумение на длинных ножках…

Катя даже не обиделась на него за недоразумение и ножки. И за подначки насчет Лидуси не обиделась. Радость того, что она больше не одна, что у нее нет больше от него тайн и секретов, заслонила собой все прочие чувства. Не нужно больше прятать глаза, сдерживать слезы, тихо всхлипывать в подушку, придумывать отговорки тоже больше не нужно. Он сильный, он умный, он поддержит, он что-нибудь придумает, все решит, руками разведет… Теперь точно все будет хорошо.

Мамочки, как же она его любит!

– Катька, ты мне все-таки ответь, ну почему ты такая глупая уродка?

На определении Катьки как глупой уродки он, как всегда, ловко притянул ее к себе, звонко поцеловал в макушку.

Ухом слушая через мягкую шерсть свитера ровное биение его сердца, Катя понимала, что на этом месте ее главная роль в спектакле абсурда закончилась, что она передает ему пальму первенства, бремя славы и все остальное прочее. Теперь его партия, и от того, как он ее поведет, зависит все их дальнейшее существование. А ее дело теперь молчок и сторона. Переложила на чужие плечи, милочка, будь любезна принять покорно любой результат. Дальше, Катя, не твой выбор, ты свой уже сделала…

14

И вновь Сергей Кириллович травился никотином на погруженной в предрассветный сумрак кухне. Негромко шумел чайник, подмигивая оранжевым глазом. От выпитого пустого, крепкого чая подташнивало, наливался тяжестью мочевой пузырь. Боб, чувствуя его и Катино настроение, бродил всю ночь между кухней и спальней, где без сна камешком лежала под одеялом Катя. Лежала, затаив дыхание, ворочалась с боку на бок, но упорно не двигалась с места, не мешала. Ведь только так по ее мнению было честно: Кирилл Сергеевич далеко, и она подальше, а там уж пусть Сергей выбирает.

Боб вздыхал и елозил под боком у Сергея, пытался пристроить ему на колени теплую голову. Сон не шел к обоим. От никотина у Сергея першило в горле и резало глаза. Когда и Боб начинал чихать, Сергей вставал и открывал окно. В кухню врывался ночной морозец, руки покрывались «гусиной кожей», и окно снова закрывалось.

Машинально водя рукой по упругой собачьей спине, глядя в одну точку, на оранжевый огонек чайника, Сергей снова и снова перелопачивал свою жизнь, начиная с самого ее начала – с обоев в облачках. Все в его жизни было так просто и так невероятно сложно. Больше всего он любил и ценил всего-то двоих людей, и именно между этими двумя безуспешно пытался выбрать. Он даже пробовал вспомнить нанесенные ему обиды, но понял только, что и обиды эти ему слишком дороги.

Он вспоминал смеющегося, бодрящегося старика с головой, как теннисный мяч, в нелепой желтой майке, вспоминал его руки со старческими пигментными пятнами, держащие кусок хлеба, и тянущиеся к рукам влажные мягкие губы двух меланхоличных жирафов – ежедневный утренний ритуал. Вспоминал его голос и смех.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});