Лучшее за год 2006: Научная фантастика, космический боевик, киберпанк - Гарднер Дозуа

Голеску поежился и побрел искать дешевый ночлег.

* * *

Несмотря на дешевизну гостиницы, возможность снова поспать в постели придала Голеску приятное чувство собственной значимости. Наутро, смакуя кофе со сладкими булочками, он воображал себя миллионером на отдыхе. Он давно завел обычай не слишком задумываться над тайнами жизни, даже над такими серьезными и жуткими, и при свете дня сумел без труда низвести давешнего старика до уровня тихого помешанного. Да, конечно, у Амонет среди соответствующей публики сложилась скверная репутация, но какое до этого дело ему, Голеску?

Он вышел из гостиницы, позвякивая мелочью в кармане, и зашагал по улицам Кронштадта, словно город принадлежал ему.

На площади Совета внимание Голеску привлек дощатый помост, на котором громоздились мешки, ящики и бочки с чем-то несуразным. В них лениво копались человек двадцать горожан.

Все это добро и двоих жалких существ в наручниках охраняли несколько вооруженных полицейских.

Учуяв не самый неприятный на свете аромат чужой беды, Голеску поспешил разузнать, в чем дело.

— Прав ли я, господин, предполагая, что чье-то имущество распродают за долги? — спросил он полицейского.

— Так точно, — ответил тот. — Передвижной оперный театр. Эти два банкрота — бывшие управляющие. Верно говорю? — И он ткнул ближайшего арестанта дубинкой.

— К несчастью, да, — мрачно отозвался второй арестант, — Прошу вас, господин, посмотрите, не привлечет ли что-нибудь вашего благосклонного внимания. Снимите с нас толику долга, и пусть наш пример послужит вам предостережением. Не забывайте, у черта в аду есть особое местечко для казначеев разорившихся передвижных театров.

— Сердце мое обливается кровью, — произнес Голеску и нетерпеливо шагнул на помост.

Он сразу же наткнулся на груду костюмов — все в блестках и перьях. Несколько минут Голеску рылся в них, выискивая что-нибудь элегантное своего размера, однако подошли ему лишь камзол из красного бархата и короткие штаны к нему. Голеску с усмешкой вытащил их на свет и заметил пару красных кожаных туфель с острыми носами, подвешенных за шнурки. Туфли были снабжены биркой с корявой надписью «ФАУСТ».

— Черт, говорите? — пробормотал Голеску.

Глаза у него заблестели — его осенило. Перекинув красный костюм через руку, он стал рыться дальше. В этой постановке «Фауста», судя по всему, участвовала стайка демонов помельче: среди костюмов обнаружилось три-четыре детских, черных, состоявших из трико, чулок и капюшонов с рожками. Голеску отобрал себе тот, который меньше всего поела моль. В соседнем ящике он разыскал чулки и шапочку к своему костюму Мефистофеля. Покопавшись среди менее презентабельного хлама и масок из папье-маше, Голеску нашел лиру с веревочными струнами. Ее он тоже прихватил. Наконец на глаза ему попался бутафорский гроб, примостившийся между двумя расписными щитами декораций. Хихикая себе под нос, Голеску выволок гроб наружу, сложил в него свои приобретения и подтолкнул по помосту к распорядителю торгов.

— Я это беру, любезный господин, — сказал он.

* * *

Когда Голеску притащил гроб в свой гостиничный номер, бодро насвистывая на ходу, в голове его зародилась идея. Он выложил свои покупки и стал их изучать. Примерив костюм Мефистофеля — сидел он прекрасно, разве что остроносые туфли оказались тесноваты, — Голеску немного повертелся перед единственным в номере зеркальцем для бритья, хотя, чтобы увидеть себя в полный рост, ему пришлось вжаться в противоположную стену.

— Уж против этого она возражать не станет, — сказал он вслух, — Какое великолепие! Какие восхитительные классические обертона! В таком костюме можно играть даже в Вене! А если она и возразит… Голеску, красавчик, ты сумеешь ее уговорить.

Довольный собой, он заказал роскошный обед. За огуречным салатом, флеккеном[43] и вином он сочинял речи такой изысканности, что к концу второй бутылки расстрогался до слез. Наконец он пошатываясь поднялся и поплыл из столовой вверх по лестнице, как раз когда с улицы вошли несколько человек.

— Сюда, сюда! Садись, бедолага, тебе надо выпить стаканчик бренди… Как там кровь, унялась?

— Почти. Эй, поосторожней с ногой!

— Обоих убили?

— Одного уж точно. Три серебряные пули, а? Головы у нас в повозке. Видели бы вы…

Больше Голеску ничего не слышал, потому что на этом месте как раз свернул на второй пролет, а идея завладела им настолько, что ему так или иначе было ни до чего.

* * *

Голеску был настолько уверен в осуществлении своей мечты, что на следующий день зашел в типографию и заказал пачку рекламных листков. Результат, отпечатанный за то время, пока Голеску отдыхал в таверне напротив в обществе бутылки сливовицы, оказался не таким впечатляющим, как рассчитывал заказчик, зато листки были украшены громадными восклицательными знаками, и это его утешило.

Когда Голеску покидал Кронштадт, на рассвете третьего дня, идея сложилась в его голове окончательно. Отчаянно зевая, Голеску поставил на пол гроб и узелок и вытащил кошелек, чтобы расплатиться с хозяином гостиницы.

— И вознаградите ваших слуг, любезный господин, — сказал Голеску, бросая ему горсть разрозненной меди и латуни низкого достоинства. — Обслуживание было великолепное.

— Да молятся за вас все святые, — ответил хозяин гостиницы безо всякого энтузиазма. — Куда прикажете пересылать почту?

— Ах да, если у вас остановится мой друг эрцгерцог, сообщите ему, что я отправился в Париж, — велел Голеску. — Видите ли, я организую театральные представления…

— В таком случае не желаете ли карету? — оживился хозяин гостиницы. — Могу дать с позолоченными колесами.

— Пожалуй, нет, — отозвался Голеску. — Я хочу прогуляться пешком до Предяла. Видите ли, меня там встретит один друг в своем экипаже.

— Пешком?! — Усмешка хозяина сменилась выражением неподдельного интереса. — Знаете, Остереглись бы лучше. Говорят, в округе появилось новое чудовище!

— Чудовище? Ну что вы, друг мой. — Голеску укоризненно погрозил хозяину пальцем. — Разве достиг бы я в жизни таких высот, если бы верил подобным россказням?

Он снова взвалил гроб на плечо, взял узел и двинулся прочь.

Хотя утро выдалось холодное, когда Голеску дошел до окраин Кронштадта, с него градом катился пот, а когда он свернул на проселочную дорогу, ведущую к стоянке Амонет, его радужное настроение улетучилось. Тем не менее он улыбнулся, увидев, что повозки остались на месте, а лошади на привязи мирно щиплют траву. Голеску от души стукнул кулаком в дверь Амонет:

— Душеньки мои, дядя Барбу вернулся домой!

Ни звука.

— Эй!

Кажется, кто-то скулит?

— Э-то я-а-а-а, — пропел Голеску, дергая дверь.

Она была не заперта. Опустив гроб на землю, Голеску осторожно приоткрыл ее.

Внутри стоял резкий запах — пряностей, чего-то сладковатого и, кажется, крови. Голеску вытащил платок и зажал нос. Затем подался вперед, вглядываясь в темноту повозки.

Амонет лежала навзничь на постели, полностью одетая. Руки у нее были скрещены на груди, как у покойника. Кожа посерела, словно пепел, глаза закрыты. Вид у Амонет был настолько сияюще-счастливый, что Голеску даже не сразу понял, кто же здесь лежит. Он боком протиснулся внутрь, нагнувшись, чтобы лучше видеть ее.

— Мадам… — Он дотронулся до ее руки. Рука была ледяная. — Ой!

Амонет лежала, преображенная смертью, наконец-то прекрасная.

Голеску шагнул назад, и с кровати что-то свалилось. К его ногам упала чаша, потир, вырезанный из черного камня. Сначала Голеску показалось, что чаша пуста; но когда она покатилась, к самому краю сползла тягучая черная капля.

— Черное Зелье, — определил Голеску, ощутив себя так, словно его макнули лицом в торт.

Под наплывом противоречивых чувств он заморгал. Лишь некоторое время спустя он сумел понять, что нытье доносится из ящика под койкой Амонет. Голеску со вздохом нагнулся и вытащил оттуда Эмиля.

— Вылезай, мой бедный червячок, — проговорил Голеску.

— Хочу есть, — заявил Эмиль.

— Это все, что ты имеешь сказать? — поразился Голеску. — Королева Печали мертва, а ты только и думаешь, что о какой-то паршивой картошке?!

Эмиль ничего не ответил.

— Она покончила с собой?

— С ней покончило Зелье, — произнес Эмиль.

— Да вижу я, что отрава из чашки, ты, дурачок! Я хотел спросить — почему?!

— Она хотела умереть, — пояснил Эмиль. — Она была очень старая, а умереть не могла. Она попросила: «Сделай мне яд, чтобы он отнял у меня жизнь». Я каждый месяц делал ей зелье, но оно ни разу не подействовало. Тогда она сказала: «Вот что, положи туда диметилксантин». Я положил. Подействовало. Она засмеялась.

Голеску довольно долго стоял столбом, глядя на него, и наконец плюхнулся на табурет.