Герои - Джо Аберкромби

— Как все герои.

Утроба фыркнул.

— Те, кто доживают до песен о самих себе.

— Слушать песни о себе самом — невыносимо. Любой на говно изойдёт.

— Если и не был говном с самого начала.

— Во что редко верится. Наверно, слушая баллады о воинах, люди набираются большей отваги, чем в них заложено изначально — вот только, если хочешь стать великим воителем надо быть чокнутым, по крайней мере наполовину.

— О, я знавал несколько великих воителей, которые не были чокнутыми. Только бездушными, бесчеловечными, самовлюблёнными скотами.

Вирран перекусил нить.

— Другая распространённая крайность.

— Тогда кто ты, Вирран? Псих или бездушный хер?

— Пытаюсь замостить промежуток меж ними.

Вопреки распухшей и дёргающей щеке, Утроба засмеялся.

— Вот это я понимаю. Как раз подвиг, под стать герою, мать его.

Вирран отодвинулся на корточках.

— С тобой готово. И тоже ничего работа вышла, хоть я и сам себе пою хвалу. Может, брошу убивание, да займусь врачеванием.

Тонкий звон, до сих пор стоящий в ушах Утробы, прервался громким рыком.

— Только чтоб после битвы, ага?

Вирран сморгнул.

— Это же сам Хранитель Севера. То-то я чувствую себя в такой… сохранности. Точно окутан добрым плащом.

— Всю жизнь на всех так воздействовал. — Доу упёр руки-в-боки и посмотрел сверху вниз на Утробу, позади него ярко сияло солнце.

— Ужели ты зовёшь меня на бой, Чёрный Доу? — Вирран вставал не спеша, следом поднимая свой меч. — Я здесь, чтобы наполнять могилы, и Отца Мечей измучила жажда.

— Осмелюсь пообещать, скоро я раздобуду тебе чего-нибудь прикончить. Сейчас же мне нужно перекинуться словечком с Кёрнденом Утробой.

Вирран прижал ладонь к груди.

— И в мыслях нет встревать меж двух влюблённых. — И он отчалил вверх по холму, с мечом на плече.

— Чудик, — сказал Доу, наблюдая за уходом Виррана.

Утроба крякнул, разгибая ноги, и медленно поднялся, протрясая затекшие суставы.

— Он старается соответствовать. Тебе ль не знать, каково иметь репутацию.

— Быть знаменитым — та ещё клетка. Как твоя морда?

— Повезло, что я всегда был урод уродом. Буду смотреться не хуже прежнего. Узнали, что по нам ударило?

Доу покачал головой.

— Кто их, южан, разберёт? Какое-то новое оружие. Какое-то особое колдовство.

— Само зло. Раз оно может так запросто дотянуться сюда и забрать наши жизни.

— Зло ли? Разве не всех нас поджидает Великий Уравнитель? Всегда есть кто-то сильнее, быстрее, удачливее тебя, и чем больше сражаешься, тем скорее он тебя отыщет. Вот что значит жизнь — для таких, как мы. Времяпрепровождение, несясь навстречу своему часу.

Утробу как-то не очень привлекал такой взгляд.

— В строю, на коне или в кругу человек по крайней мере может драться. Хоть как-то рыпаться, чтобы повлиять на исход. — Он вздрогнул, трогая кончиками пальцев свежие швы. — А как сложить песню про того, чья башка разлетелась на полслове ни о чём?

— Как у Полноги.

— Айе. — Неизвестно, видал ли Утроба хоть кого-то, кто выглядел мертвее бедного засранца.

— Я хочу, чтобы ты занял его место.

— Э-э? — произнёс Утроба. — В моих ушах до сих пор подвывает. Не пойму, расслышал или нет.

Доу наклонился ближе.

— Я хочу, чтоб ты стал моим вторым. Водил моих карлов. Прикрывал мою спину.

Утроба глядел во все глаза.

— Я?

— Айе, ты. Я чё, блядь, сказал?

— Но… какого лешего я?

— У тебя опыт, у тебя и почёт… — Доу с минуту смотрел на него, туго сведя скулы. Затем взмахнул рукой, точно муху прихлопывал. — Ты мне напоминаешь Тридубу.

Утроба сморгнул. Кажется, сейчас он услышал одну из самых дорогих вещей, которые ему говорили в жизни, и эти слова исходили от того, кто вовсе не склонен к пустым похвалам. Вообще к любым похвалам, если по правде.

— Так… я не знаю, что сказать. Спасибо, вождь. Это многое значит. Дохерища, многое. Если б я стал хоть одной десятой того, кем был он, был бы тогда рад до невозможности…

— Да и хер с ним. Скажи, что берёшься — и всё. Мне нужен кто-то, на кого можно рассчитывать, а ты по жизни действуешь так, как поступали исстари. Ты мужик правильный, прямой, как стрела, здесь таких немного осталось. Скажи, что берёшься — и всё. — Внезапно, его взгляд стал каким-то странным. На губах какая-то неприглядная слабость. Если бы Утроба не знал заранее, он бы назвал это страхом, и неожиданно его осенило.

У Доу нет никого, к кому можно повернуться спиной. Нет друзей — лишь прислужники за страх, но зато целые горы врагов. Нет выбора — лишь довериться едва знакомому человеку, ибо тот напомнил ему старого товарища, давным давно вернувшегося в грязь. Цена великого грозного имени. Урожай прожитой черной жизни.

— Конечно, берусь. — Вот слово и сказано. Может быть, на миг он ощутил сочувствие к Доу, как ни безумно это звучит. Может быть, он понимал, как одиноко быть вождём. А может угольки собственных честолюбивых устремлений, которые, как он думал, давно истлели у могил братьев, вспыхнули в последний раз, когда Доу разбередил их. В любом случае слово сказано и его уже не поймать. Сказано, не думая, правильное ли это решение. Для него, для дюжины, хоть для кого-нибудь — и у Утробы сразу же появилось отвратительное предчувствие, что он совершил страшную ошибку. — Только пока идёт битва, — добавил он, откатываясь назад настолько быстро, насколько мог. — Я закрою брешь, пока ты не найдёшь кого-нибудь получше.

— Молодцом. — Доу протянул руку, и они обменялись рукопожатием, и когда Утроба снова поднял взгляд, то упёрся в ту же волчью ухмылку, без следа страха или чего подобного. — Ты принял правильное решение, Утроба.

Утроба смотрел, как Доу идёт вверх по склону обратно к камням, гадая взаправду ли тот позволил соскользнуть своей жестокой маске, или всего лишь примерил на себя мягкую. Правильное решение? Неужели Утроба только что согласился стать правой рукой одного из самых ненавистных людей в мире? Человека, у которого врагов больше чем у любого другого в этой стране, где у каждого врагов через край? Пообещал ценою жизни охранять человека, который ему не особо-то и нравится? Он простонал.

Что по этому поводу скажет дюжина? Йон с громоподобным лицом покачает головой. Дрофд поднимет полные боли глаза и спрячет взгляд. Брак покрутит у виска своим… Брак вернулся в грязь, с содроганием вспомнил он. Чудесная? Мёртвые, ведь же ей придётся…

— Утроба. — И вот и она, легка на помине.

— А! — сказал он, отшагивая в сторону.

— Как морда?

— Э… ничего… наверно. Остальные как? Ничего?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});