Теософические архивы (сборник) - Елена Блаватская

Неужели ни одному авторитетному судье или критику никогда не приходило в голову – за исключением Позднышева, – что «разврат ведь не в чем-нибудь физическом, а именно в освобождении себя от нравственных отношений»? («Крейцерова соната», стр. 32.) И в качестве прямого следствия такого легального «освобождения себя от нравственных отношений», мы имеем современную систему брака в каждой цивилизованной стране, а именно: мужчины, «гваздающиеся в гное разврата», ищут для себя «вместе с тем девушек, по своей чистоте достойных себя» (стр. 39); мужчины, из тысячи которых «едва ли есть один, который бы не был женат уже раз десять прежде брака» (стр. 41)!

—

Да, джентльмены прессы, скромные слуги общественного мнения, слишком большое количество ужасающей, жизненной правды, высказанной Позднышевым, безусловно, навсегда сделали «Крейцерову сонату» неприятной для вас. Мужская часть человечества – книжные обозреватели в числе прочих – не хочет иметь перед собой такого правдивого зеркала. Они хотят видеть себя не такими, каковы они есть, но лишь такими, какими они желали бы выглядеть. Если бы эта книга Толстого была направлена против ваших раболепных прислужниц и домашних животных – против женщин, тогда слава Толстого, без сомнения, сильно возросла бы. Но это фактически первый случай в литературе, когда книга показывает все рукотворное безобразие мужского рода в целом – этого конечного продукта цивилизации, – которое заставляет каждого развратного мужчину, подобно Позднышеву, мнить о себе как о «нравственном человеке». И она столь же ясно показывает, что женское притворство, склонность к мирскому и порочность, являются лишь рукотворными созданиями поколений мужчин, чья животная чувственность и эгоизм вынудили женщин искать ответных мер. Послушайте прекрасное и правдивое описание мужского общества:

«Женщины знают, что самая возвышенная, поэтическая любовь зависит не от нравственных достоинств, а от физической близости и притом прически, цвета, покроя платья. Скажите опытной кокетке, чем она скорее хочет рисковать: чтобы быть в присутствии того, кого она прельщает, изобличенной во лжи, жестокости, даже распутстве, или тем, чтобы показаться при нем в дурно сшитом и некрасивом платье, – всякая всегда предпочтет первое. Она знает, что наш брат все врет о высоких чувствах – ему нужно только тело, и потому он простит все гадости, а уродливого, безвкусного, дурного тона костюма не простит… От этого эти джерси мерзкие, эти нашлепки на зады, эти голые плечи, руки, почти груди».

Если не создавать спрос, то не будет и предложения. Но такой спрос, создаваемый мужчинами, —

«Объясняет то необыкновенное явление, что, с одной стороны, женщина доведена до самой низкой степени унижения, с другой стороны – что она властвует… „А, вы хотите, чтобы мы были только предмет чувственности, хорошо, мы, как предмет чувственности, и поработим вас“, – говорят женщины, [которые] как царицы, в плену рабства и тяжелого труда содержат 0,9 рода человеческого. А все оттого, что их унизили, лишили их равных прав с мужчинами. И вот они мстят действием на нашу чувственность, уловлением нас в свои сети… [Почему? Потому что] большинство смотрит на поездку в церковь только как на особенное условие обладания известной женщиной. Поэтому вы можете говорить, что вам заблагорассудится, но мы живем в такой пропасти лжи, что до тех пор, пока какое-либо событие не свалится нам на голову… мы не сможем пробудиться к правде…»

Однако наиболее сильное обвинение связано с некой вероятной параллелью между женщинами двух разных классов. Позднышев отрицает, что женщины из высшего общества имеют в жизни какие-либо иные цели, отличные от намерений падших женщин, и доказывает это следующим образом:

«Если люди различны по целям жизни, по внутреннему содержанию жизни, то это различие непременно отразится и во внешности, и внешность будет различная. Но посмотрите на тех, на несчастных презираемых, и на самых высших светских барынь: те же наряды, те же фасоны, те же духи, то же оголение рук, плеч, грудей и обтягивание выставленного зада, та же страсть к камушкам, к дорогим, блестящим вещам, те же увеселения, танцы и музыка, пенье. Как те заманивают всеми средствами, так и эти. Никакой разницы».

И знаете, почему? Это очень старый трюизм, это факт, подмеченный как Овидием, так и двумя десятками других романистов. Потому что мужья «дам из высшего общества» – разумеется, речь идет лишь о светском большинстве – весьма охотно предпочли бы так или иначе покинуть своих законных жен, поскольку они представляют собой слишком сильный контраст с дамами полусвета, которых все они обожают. Для некоторых мужчин, которые в течение долгих лет постоянно наслаждались отравляющей атмосферой определенных увеселительных заведений, поздними ужинами в специальных кабинетах в компании лощеных женщин, искусственных с ног до головы, правильное поведение настоящей леди, сидящей во главе их обеденного стола, с ее ненакрашенными щеками, ее прической, комплекцией и глазами, такими, какими их сделала природа, – очень скоро становится скучным. Законная жена, подражающая в своих одеждах и копирущая распутные манеры любовницы своего мужа, по-видимому, изначально прибегает к такой перемене от глубокого отчаяния, как к единственному средству сохранить хоть что-то от привязанности своего мужа, поскольку она не способна сохранить ее целиком. И опять-таки, это вызывающее наличие лощеных, разукрашенных и почти полностью обнаженных женщин из хорошего общества является делом рук мужчин – отцов, мужей и братьев. Если бы животные претензии последних не создали этот класс женщин, которые были столь поэтично названы Бодлером цветами зла, и которые, в конце концов, разрушают всякую семью, подчиняя своему гипнотическому влиянию мужчин, однажды подпавших под их влияние, – никакая жена или мать, и еще менее дочь или сестра, никогда бы даже не помыслили о подражании современным гетерам и о соперничестве с ними. Но ныне они вынуждены делать это. Акт отчаяния первой жены, покинутой ради дамы полусвета, принес свои плоды. Остальные жены последовали этому примеру, и это превращение постепенно стало модой и необходимостью. Сколь же тогда справедливы следующие замечания:

«Не в том отсутствие прав женщины, что она не может вотировать или быть судьей, а в том, чтобы в половом общении быть равной мужчине, иметь право по своему желанию избирать мужчину, а не быть избираемой. Вы говорите, что это безобразно. Тогда чтоб и мужчина не имел этих прав… Рабство женщины ведь только в том, что люди желают и считают очень хорошим пользоваться ею как орудием наслаждения. Ну, и вот освобождают женщину, дают ей всякие права, равные мужчине,[175] но продолжают смотреть на нее как на орудие наслаждения, так воспитывают ее в детстве и общественным мнением. И вот она все такая же приниженная, развращенная раба, и мужчина все такой же развращенный рабовладелец… Рабство ведь есть не что иное, как пользованье одних подневольным трудом многих. И потому, чтобы рабства не было, надо, чтобы люди не желали пользоваться подневольным трудом других, считали бы это грехом или стыдом. То же и с эмансипацией женщины».

Таков мужчина, показанный во всей отвратительной наготе своей эгоистической природы, стоящий, по-существу, ниже животных, которые

«как будто знают, что потомство продолжает их род, и держатся известного закона в этом отношении. Только человек этого знать не знает и не хочет… Царь природы, человек, во имя этой любви губит половину рода человеческого! Из всех женщин, которые должны бы быть помощницами в движении человечества к истине и благу, он во имя своего удовольствия делает не помощниц, но врагов…»

Теперь становится совершенно ясно, почему автор «Крейцеровой сонаты» внезапно стал в глазах всех людей – «безусловным пациентом Бедлама».[176] Следовало ожидать, что граф Толстой, единственный, кто осмелился сказать правду, описывая отношения между полами в целом такими, какими они ныне являются, «мерзкими и стыдными», и кто, таким образом, помешал «мужским наслаждениям» – будет, само собой, объявлен сумасшедшим. Проповедуя «христианскую добродетель», он утверждает, что то, чего желают современные мужчины – это порок, о котором никогда не мечтали даже древние римляне. «Побейте его камнями до смерти» – джентльмены прессы. Ведь вам, без сомнения, предпочтительнее видеть, как практически обосновываются и во всеуслышание превозносятся статьи, подобные «Девушке будущего» м-ра Гранта Аллена. К счастью для поклонников этого автора, редактор «Universal Review» сразу же отметил и выделил «этот утонченный такт и редкое совершенство чувствования, которое отличает его от всех его последователей» (если верить редактору «Scot's Observer»). Иначе он никогда бы не опубликовал такое ужасное оскорбление, брошенное каждой женщине, жене или матери. Заканчивая с диагнозом Толстого, мы может теперь перейти к лекарству Гранта Аллена.