Дневник моих встреч - Юрий Анненков

В 1917 году пришла революция. Первой пьесой, поставленной Мейерхольдом после октябрьского переворота, была «Мистерия-буфф» В.Маяковского (1918) в зале Консерватории (Петербург)[129].

Затем: театр Мейерхольда, часто менявший свои названия (Театр РСФСР Первый, Театр актера — Вольная мастерская Вс. Мейерхольда, Театр государственного института театральных исканий — ГИТИС[130], Театр им. Вс. Мейерхольда — Государственный театр имени Вс. Мейерхольда, Москва)[131]: «Зори» Э.Верхарна (1920), снова — «Мистерия-буфф» В.Маяковского, в новой вариации (1921), «Великодушный рогоносец» Ф.Кроммелинка (1922).

В том же 1922 году была показана новая постановка «Смерти Тарелкина» А.Сухово-Кобылина в декорациях В.Степановой. «Земля дыбом» М.Мартине («Ночь», переделанная С.Третьяковым[132], декорации Л.Поповой, 1923), «Доходное место» А.Островского (1923), «Лес» А.Островского (1924), «Трест Д.Е.» («Даешь Европу!»), пьеса, сделанная по роману Э.Синклера, П.Ампа, Б.Келлермана и главным образом И.Эренбурга (1924), «Мандат» Н.Эрдмана (1925), «Учитель Бубус» А.Файко (музыкальное сопровождение из вещей Ф.Шопена и Ф.Листа, 1925), «Рычи, Китай!» С.Третьякова (1926), «Ревизор» Н.Гоголя (музыкальное сопровождение М.Гнесина, М.Глинки, А.Даргомыжского и А.Варламова, 1926), «Горе от ума» («Горе уму») А.Грибоедова (1928), «Клоп» В.Маяковского (1929), «Выстрел» А.Безыменского (1929), «Баня» В.Маяковского (1930), «Последний, решительный» Вс. Вишневского (1931), «33 обморока» («Предложение», «Юбилей» и «Медведь» А.Чехова), «Свадьба Кречинского» А.Сухово-Кобылина (1933), «Дама с камелиями» А.Дюма-сына (1934).

Ленинградский Малый оперный театр: «Пиковая дама», опера П.Чайковского (1935, последняя постановка Мейерхольда)[133].

Я познакомился со Всеволодом Эмильевичем Мейерхольдом летом 1914 года в легендарной Куоккале, на даче Николая Ивановича Кульбина, с которым Мейерхольд был в дружеских отношениях и где постоянно в летние месяцы собирались передовые представители русской литературы, живописи, театра.

Мейерхольд был весьма общителен, хоть и не очень разговорчив. Но все его беседы, даже те, которые принято называть «обывательской болтовней», никогда не бывали пустыми: в них всегда чувствовались оригинальность мысли, своеобразность понимания темы и отчетливость выводов. В центре разговоров часто бывал театр. В то время главным увлечением Мейерхольда была итальянская commedia dell’arte. Он даже прозвал себя «доктором Дапертутто» и основал под этим именем театральную студию и интереснейший журнал «Любовь к трем апельсинам»*, просуществовавший два года (1914–1916).

В числе сотрудников и учеников этой студии и журнала были С.Радлов, Г.Паскар, а также поэт К.Ландау. Там же читал лекции по истории commedia dell’arte К.Миклашевский.

Я набросал тогда карикатуру — профиль Мейерхольда перед веткой с тремя апельсинами. Этот рисунок был напечатан в журнале «Сатирикон».

Наши куоккальские встречи становились все более частыми, и мы довольно скоро перешли на «ты». Мы блуждали по лесным гущам, собирая грибы — подберезовики, подосиновики, сморчки, опенки… Мы катались на лодке по Финскому заливу, иногда отплывая довольно далеко от берега.

Катанье на лодке, взмах весел были тогда моим любимым спортивным развлечением. Мейерхольд тоже часто брался за весла. Я помню, как он сказал мне однажды, что легкое колебание лодки облегчает его мысли, которые становятся от этого более динамическими и эластичными. Он даже сроднил колебания лодки с игрой ритмов и, следовательно, с основным элементом любого искусства. Но охотнее всего Мейерхольд говорил о литературе, о драматургии. Наиболее любимым русским драматургом тех лет был для Мейерхольда Леонид Андреев, хоть и не имевший никакого отношения к commedia dell’arte. Я вполне соглашался с этим. Мне и сейчас кажется, что «Жизнь Человека» остается в своем роде единственной и, может быть, самой глубокой пьесой современного репертуара: никакой интриги, никакого анекдота. Рождение, молодость, зрелый возраст, старость, смерть. Все. Бессмысленность жизни. Чтобы написать драму на такую почти биологическую тему, надо было обладать не только смелостью, но и незаурядным талантом. В числе других писателей, проходивших через наши беседы, были преимущественно иностранные драматурги.

В годы Первой мировой войны Мейерхольду пришлось работать в Императорских театрах (Мариинский, Александринский) с классическим репертуаром. Наибольший интерес был вызван постановкой лермонтовского «Маскарада» (принципы итальянской комедии) в Александринском театре. В газетных объявлениях сообщалось:

«В Александринском театре,

в субботу, 25-го февраля,

25-тилетие службы на ИМПЕРАТОРСКОЙ сцене

Заслуженного артиста Ю.М.ЮРЬЕВА

Артистами ИМПЕРАТОРСКИХ театров

представлено будет

в первый раз по возобновлению (в 10-й раз):

„МАСКАРАД“

драма в 4 д. (10 картин), соч. М.Ю.Лермонтова

декорации художника А.Я.Головина

костюмы, мебель и бутафория по рисункам художника А.Я.Головина

постановка режиссера В.Э.Мейерхольда

музыка А.К.Глазунова („Valse Fantaisie“ М.И.Глинки)…»

После длиннейшего перечисления действующих лиц газетное объявление заканчивалось следующими фразами:

«Приветствие юбиляру по окончании пьесы.

БИЛЕТЫ ВСЕ ПРОДАНЫ».

Зрительный зал действительно был заполнен до отказа, не оставалось ни одного свободного кресла. Успех спектакля был необычайным. Аплодисменты носили стихийный характер. Но уже после первого акта стало очевидным, что аплодисменты относились не к юбиляру (Юрьеву), а к постановщику: к Мейерхольду. По окончании спектакля они вылились в подлинную овацию по его адресу. Публика, просочившаяся за кулисы, громко приветствовала Мейерхольда. Юбиляр отошел на второй план. Изобретательность постановщика превзошла все ожидания. Сверхромантическая трагедия — любовь, измена, ревность, яд — протекала в атмосфере маскарада, с музыкальным сопровождением и постоянным мельканием масок. Роскошь декораций, разнообразие костюмов, остроумие масок и, разумеется, строго скомпонованная Мейерхольдом игра таких актеров, как Юрьев, Рощина-Инсарова, Горин-Горяинов, Студенцов, Лаврентьев, тоже в значительной степени способствовали триумфу постановки.

Но этот спектакль останется в памяти не только благодаря своим качествам, но еще и потому, что он явился последней постановкой в Императорских театрах. Выбравшись из-за кулисной толчеи, через актерский подъезд, на улицу, я с удивлением увидел, что вокруг театра не было ни одного извозчика и ни одного автомобиля. В черной февральской ночи светлели прилипшие к мостовой, к карнизам и к крышам снежные пластыри. Площадь перед театром была безлюдна. Я сделал несколько шагов, когда неожиданно где-то поблизости затрещал пулемет. Перейдя с опаской пустыню Невского проспекта, я завернул за угол и увидел перед собой баррикаду, сложенную из опрокинутых саней, каких-то ящиков и столбов. Все стало ясным: революция.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});