Том 15. Дела и речи - Виктор Гюго

В другом письме, полученном нами из Греции, мы читаем: «Гюстав Флуранс брошен на произвол судьбы».

Нет, он не брошен на произвол судьбы. Пусть знают все правительства — те, которые считают себя сильными, как, например, Россия, и те, которые ощущают свою слабость, как, например, Греция, те, которые терзают Польшу, и те, которые предают Крит, — пусть они знают и пусть помнят: Франция — это огромная, неведомая сила. Франция — не только империя, Франция — не только армия, Франция — не только географическое понятие, Франция — это даже не только совокупность тридцати восьми миллионов человек, которые в большей или меньшей степени отстранились от борьбы за свои права, потому что они устали. Франция — это душа. Где она? Везде. Возможно даже, что сейчас она, пожалуй, где-то вне Франции. Бывают случаи, когда родину изгоняют. Такая страна, как Франция, — это принцип, и истинный ее территорией является право. Она укрывается там, где господствует это право, и оставляет свою землю, превратившуюся в каторгу, во власти ярма, а свое достояние — во власти угнетателей. Нет, Крит, который хотят поставить вне наций, не брошен на произвол судьбы. Нет, ее посланец и ее солдат Гюстав Флуранс, которого объявили вне закона, не брошен на произвол судьбы. Истина, эта великая угроза, стоит рядом с ним и бодрствует. Правительства спят или делают вид, что спят, но есть глаза, которые открыты. Эти глаза видят и судят. Их пристальный взгляд страшен. Их зрачки, излучающие свет, неотступно преследуют все фальшивое, несправедливое, темное. Известно ли, почему сгинули цезари, султаны, старые короли, старые кодексы и старые догмы? Потому что этот свет был направлен на них. Известно ли, почему пал Наполеон? Потому что справедливость пристально смотрела на него из мрака.

Виктор Гюго.

Отвиль-Хауз, 9 июля 1868

ДВА ПИСЬМА ИСПАНИИ

I

На протяжении тысячелетия, с шестого по шестнадцатый век, испанский народ был первым народом Европы; он создал эпос, равный греческому, искусство, равное итальянскому, философию, равную французской; этот народ имел своего Леонида по имени Пелайо и своего Ахилла по имени Сид; этот народ начал с Вириата и кончил Риего; у него было Лепанто, как у греков Саламин; без него Корнель не создал бы трагедии, а Христофор Колумб не открыл бы Америки; это неукротимый народ Фуэро-Хусго; горный рельеф защищает Испанию от внешнего мира почти так же, как Швейцарию, ибо высота Муласена относится к высоте Монблана как 18 к 24; испанцы имели свое народное собрание, современное римскому форуму, на которое народ собирался в лесу два раза в месяц, в новолуние и в полнолуние, чтобы решать все дела; этот народ учредил кортесы в Леоне за семьдесят семь лет до того, как англичане учредили парламент; у него была своя клятва в Jeu-de-Paume, принесенная в Медина-дель-Кампо при доне Санчо; с 1133 года, со времени кортесов в Бopxe, третье сословие Испании стало преобладающим; в парламент этой страны только один город Сарагоса посылал пятнадцать депутатов; в 1307 году, при Альфонсе III, испанский народ провозгласил право на восстание и обязанность восставать против деспотизма; в Арагоне он ввел должность, которая именовалась «правосудие» и стояла выше должности, которая именовалась «король»; напротив трона он воздвиг грозное sino no;[26]; в данном случае означает отказ повиноваться в случае невыполнения известных условий.} он отказался платить налоги Карлу V. Рождаясь, этот народ нанес поражение Карлу Великому, а умирая — Наполеону. Этот народ перенес немало болезней, его мучили тунеядцы, но в конечном счете монахи опозорили его не более, чем вши — льва. Этому народу недоставало лишь двух вещей — умения обходиться без папы и умения обходиться без короля. Мореходством, влечением к путешествиям, развитием промышленности и торговли, открытием новых земель, способностью прокладывать неизведанные пути, инициативой, широкой колонизацией Испания походила на Англию, отличаясь от нее меньшей изолированностью и большим количеством солнечного света. Испанский народ имел своих полководцев, врачей, поэтов, пророков, героев, мудрецов. У этого народа есть Альгамбра, так же как у афинян есть Парфенон; у него есть Сервантес, так же как у нас есть Вольтер. Необъятная душа этого народа пролила на мир столько света, что потребовался Торквемада, чтобы затушить его; папы накрыли этот факел гигантским гасильником — тиарой. Чтобы одолеть эту нацию, папизм и абсолютизм заключили между собою союз. А затем они вернули ей весь ее свет в виде пламени, и мир увидел, как связанную по рукам и ногам Испанию сжигают на костре. Бесконечный кемадеро покрыл весь мир, в течение трех столетий дым от него отвратительным облаком окутывал цивилизацию, а когда пытки кончились и сожжения прекратились, можно было с полным основанием сказать: этот пепел — испанский народ.

Ныне из этого пепла возрождается нация; легенда о фениксе становится истиной, когда речь идет о народе.

Этот народ возрождается. Каким он станет, возродившись? Ничтожным? Великим? Вот в чем вопрос.

Испания может вновь занять подобающее ей место. Она может вновь стать равной Франции и Англии. Провидение предоставляет ей огромные возможности. Это — неповторимый случай. Неужели Испания его упустит?

Еще одна монархия на континенте — для чего? Испания, подвластная королю, который в свою очередь подвластен иностранным державам, — какая жалкая участь! К тому же в наши дни устанавливать монархию — значит зря тратить силы. Декорацию придется скоро менять!

Установление республики в Испании означало бы прекращение распрей в Европе. А прекращение распрей между королями — это мир. Франция и Пруссия были бы нейтрализованы, революция сделала бы войну между монархиями невозможной, дух Садовы и Аустерлица был бы обуздан, перспектива бойни сменилась бы перспективой труда и процветания, Шаспо уступил бы место Жаккару; на континенте внезапно установилось бы равновесие благодаря замене лжи истиной; старая держава, Испания, возродилась бы усилиями вечно юного народа. С точки зрения развития флота и торговли установление республики возвратило бы жизнь обоим побережьям — и тому, которое играло господствующую роль на Средиземном море до возвышения Венеции, и тому, которое главенствовало на Атлантике до возвышения Англии; оно означало бы процветание промышленности там, где ныне царят застой и нищета; оно означало бы уравнение Кадиса с Саутгемптоном, Барселоны с Ливерпулем, Мадрида с Парижем. В определенный момент Португалия, уступая огромной притягательной силе прогресса и процветания, вернулась бы в состав Испании: свобода подобна магниту. Установление республики в Испании означало бы ясное и недвусмысленное подтверждение верховной власти человека над самим собой, власти неоспоримой, власти, которая не нуждается в том, чтобы ее избирали голосованием. Производство было бы освобождено от обременительных налогов, потребление от таможенных сборов, передвижение от препятствий, мастерские от пролетариата, богатство от паразитизма, сознание от предрассудков, слово от кляпа, закон от лжи, сила от армий, братство от Каина; республика означала бы работу для всех, образование для всех, справедливость для всех, а эшафот — ни для кого; идеальное стало бы ощутимым; подобно тому как существует ласточка-вожак, появилась бы нация-образец. Исчезли бы все опасности. Испания граждан — это сильная Испания; Испания-демократия — это Испания-крепость. Установление республики в Испании означало бы, что господствовать будет честность, править — истина, царить — свобода. Это была бы властная, непреоборимая действительность; свобода полна спокойствия, ибо она непобедима, и непобедима, ибо заразительна. Кто посягает на нее, тот ее обретает. Армия, направленная против нее, оборачивается против деспота. Вот почему ее оставляют в покое. Установление республики в Испании означало бы распространение истины, надежду для всех, угрозу только для сил зла; оно означало бы, что в Европе, за баррикадой, именуемой Пиренеями, поднялся во весь рост исполин, именуемый правом.

Если Испания, возродившись, станет монархией, она будет ничтожной.

Став республикой, она будет великой.

Пусть же она делает выбор.

Виктор Гюго.

Отвиль-Хауз, 22 октября 1868

II

Из многих мест Испании — из Ла-Коруньи, через орган демократического комитета, из Овьедо, из Севильи, из Барселоны, из Сарагосы — города-патриота, из Кадиса — города-революционера, из Мадрида, через благородного Эмилио Кастелара, — ко мне вновь обращаются с призывом. Меня спрашивают, и я отвечаю.

О чем идет речь? О рабстве.

Неужели Испания, одним ударом сбросившая все позорные путы прошлого — фанатизм, абсолютизм, эшафот, божественное право, — неужели она сохранит самое отвратительное из всего этого прошлого — рабство? Я говорю: нет!