Небо в алмазах (СИ) - Younger Alexandrine

— Надо трубку взять, а то вдруг…

— Чё всем надо-то?

— Чтоб ты на всех поорал!

— Да я это и сделаю на хрен!

— Только тапки найди! И для разнообразия труселя…

— Лиза, бля…

— Ну, тапки тогда!

— Фиг его знает, я в последний раз ими черную морду из комнаты гнал!

— Ладно, я сама отвечу…

— Скажи там, что они мне весь кайф обломали!

— Обязательно!

Лиза, не натянув на себя и пледа, быстро пробегает в коридор, чтобы надоедливая трель прекратилась. Кос, накинув на плечи теплый махровый халат, умиротворённо закурил, гадая, кто позвонил им в такое тихое и спокойное… обеденное время. Плевать, что нормальные люди в это время либо стоят в очереди в универмаге за «Столичной» к новогоднему столу, либо пытаются достать пушистое двухметровое дерево для увеселения детворы.

Тутанхамон воровато проникает в комнату хозяйки, и, прощая за все пущенные под свой кошачий хвост тапки, просится на руки смолившего в открытую форточку Космоса. Обстановка идиллическая, жаль Лиза из коридора не может увидеть картину маслом, как непримиримые враги мирятся. И Косу совсем не кажется, что черная кошка — это к беде.

— Опять жрать просишь, бандит мелкий? — когда сигарета потушена в хрустальной пепельнице, Холмогоров от скуки роняет себя на кровать, а питомец запрыгивает следом, клубочком свернувшись на мужской спине. — Бандит… Наряжу вместо ёлки, будешь мне, народ развлекать. Засранец… — юркий потомок египетских кошек спрыгнул на пол, засовывая черную мордочку в сухие мужские ладони.

— Ты всё-таки его выдрессировал!

Восторженный возглас и аплодисменты раздаются за спиной Космоса, и он лениво кивает, подталкивая животное куда-то прочь. Лиза, вернувшаяся в комнату, присаживается на кровать. Когда на её животе снова оказались длинные теплые пальцы, сомкнутые в замок, она заметно расслабилась, изучая глазами потолок своей комнаты.

— Эта морда хозяина почувствовала, с хрена ли со мной обостряться?

— Кормить ещё не будешь.

— И меня не покажут во «В мире животных», позорище…

— Зато завтра велено дуть втроём в Шереметьево, — Лиза не знает, как бы мягче сказать о том, что к ним в гости едет ревизор. — Ёлку с самолёта ловить будем! Самую настоящую…

— Тебе одной ёлки тридцать первого мало будет?

— Можно и три, как раз Пчёле будет место! Где-то надо первого с утра просыпаться…

— Мне, главное, Снегурочка чтобы рядом была, как в сказке…

— А вот про детские сказки поговорим после боя курантов…

Вот и подходил к концу так несчастливо начавшийся для Космоса Юрьевича Холмогорова девяностый год.

***

Чернова затруднялась сделать шаг вперёд, и, поднявшись на несколько этажей вверх, оказаться в квартире покойного брата. Боялась смотреть на стены, комнаты, где он когда-то жил, трудился и не думал, что его звезда так быстро погаснет, едва получив дорогу в светлое будущее. Не представляла, как зайдет в комнату Алексея и Татьяны, и обнаружит в ней серый порядок, нетронутый с самого восемьдесят третьего года. Ёлка знала, что Лиза запретила всем трогать родительские вещи, и ютилась в своей бывшей детской, превратившейся в комнату будущей жены сына профессора астрофизики.

Не будь скорой свадьбы племянницы — не видеть бы Ёлке дома на улице Профсоюзной. В родном Ленинграде легче прятаться от бурь прошлых лет, пережитых в Москве. Мерные волны Невы уносили боль, как бы остра она не была, а московские равнины нисколько не вносили спокойствия. Лишь заставляли вспомнить, что Москва — это чужой для Ёлки город.

Но надежды на счастливое будущее сильнее страха перед прошлым. Так сказал ей Лёня, когда принес два билета на самолёт, и Елене пришлось взять три дня в счёт отпуска, в котором её давно уже не видели. С того самого мига, как служебная машина её старшего брата приказала тормозам долго жить, и отправила на тот свет сразу двух человек. Лизе несказанно повезло остаться живой и почти невредимой, если очутиться без родителей в двенадцать лет от роду — это милосердно. Шрамы на тонких ладонях племянницы долго будут напоминать Черновой, как суров, оказался восемьдесят третий год…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Леонид Рафалович курил свой неизменный «Беломор», которому не изменял, даже когда друзья предлагали ему настоящие американские «Marlboro». Папиросы, прямиком из казарменной юности грели душу. Фирма импортная не та, да и он привык к старой марке. Хотя… «Беломорчик» не тот пошел с этой вашей треклятой перестройкой. Что же, он не расстроится, если курево упадет маркой вниз: съедет на турецкий табак. Рафу не привыкать терпеть лишения и неудобства. Разменял же он когда-то Ленинград на Мурманск, пытаясь оставить в родном городе все то, что так дорого и греет закостенелую душу морского волка? Умел забываться…

Но не в случае с Ёлкой, которую он, как и много лет назад, привёз в Москву. Причем, по тому же адресу, в обитель её брата. К кирпичному скворечнику, бывшему когда-то элитным жилищем для молодых специалистов. Но если двадцать лет назад они приехали зелеными юнцами на новоселье к другу и брату, то сейчас решают, как без слез в глазах взглянуть в спину юности. Прекрасной, светлой, да и что греха таить — пьяной. Пропахшей противным хересом, папиросами и запахом костра у маленького пруда, где курсант Рафалович поёт своей невесте Леночке «Милая моя…». А их друг, нераскрытый талант, враль и пьяница Ванечка берет с друзей клятву — один за всех и все за одного…

Растерялись, однокласснички. Засосало водоворотом жизни, беспощадной к светлым головам. Не соберутся как тогда, после новоселья Павловых. Петь песни под гитару, жарить свежую рыбу, и гулять под Луной. Иных уж нет. Но Леонид на месте. Жаль вот только, что рыжие волосья облетели. Но, кажется, что для Ёлки — ничего в нем не изменилось…

Раф не торопил свою женщину, понимая, что Черновой следует прийти в себя, осмотреться и, наконец, растопить тот айсберг, который стоял между нею и забытыми московскими воспоминаниями. Она слишком долго не была в этих краях, а командировки не в счёт. Леонид и сам бы не приехал сюда в одиночестве после гибели друга, черной тучей отравившей существование восемь лет назад.

Рафалович помнил, какие люди стояли за сиротством дочки Лёшки, и нёс свой груз, зная, что вряд-ли кто-то и когда-нибудь узнает правду. И кто спросит отставного офицера — новообращенного успешного кооператора, который и сам мнил о врагах Павловых ровно столько, сколько позволил ему узнать Алексей в последнюю встречу. Тварь, решившая порешить всю семью судьи сразу, не сгнил на зоне и не пал от острого пера в воровской схватке. Возможно, коронован своими синими братьями, и когда-нибудь снова поднимет башку. Чем рогатый не шутит? Рафалович отвык удивляться тому, что происходит в его жизни.

Но время затягивает. Ёлка, сминающая в упрямых пальцах просыревшую от падающего снега сигарету, лёгким щелчком отбрасывает её в ближайшую урну. Все, кончено, баста! Можно подняться в пятидесятую квартиру, отбросив старый страх перед привидениями, которых нет. Не зря же огненный «Линкольн» примчал их сюда, иногда повизгивая на крутых поворотах.

Добро пожаловать в Москву!..

— А говорила… — курящих женщин Рафалович не любит, но Ёлке готов простить и эту зловредную привычку.

— Что? — Лёня снова нашел повод учить Ёлку жизни, но не учёл, что на один его аргумент у неё находилось десять.

— Что курить бросишь, к началу, — Раф понимает, что это разговор в пользу бедных, но готов отвлекать свою половину от любых дурных воспоминаний хоть лекцией о вреде курения, — ладно я, не жалко!

— Брошу? Держи карман шире, Лёня! У меня работа нервная, похуже твоих партнёров и контрактов.

— А обещала, Ленка! И ещё ждать меня, пока буду бороздить просторы! Просторы новообращенного советского предпринимательства и т.д., и т.п…

— На пенсии со шлангом пробороздишь, но нам пока туда не скоро!

— Ну… В чем-то ты и права! Я ведь, как ты сама сказала, ещё у тебя ничего?

— Для сельской местности, — конкуренции с бывшим гаремом морского офицера Ёлка точно не выдержит. Или возьмёт дробовик, чтобы перестрелять эти тени из прошлого. Шутка, она на госслужбе. — Выбирала специально, чтоб не лезли, и жить мы теперь будем долго и счастливо!