Моя мадонна / сборник - Агния Александровна Кузнецова (Маркова)

и как увлекательно, горячо говорит.

А Елизавета Михайловна, нежно взяв Пушкина под руку, шла с ним через анфиладу комнат, счастливая, нарядная, с чрезмерно открытыми для домашнего туалета и, главное, для своего возраста, плечами, о чем с издевкой шептались женщины в свете.

Императрица и Екатерина Федоровна стояли у окна и заразительно смеялись. Еще не успев погасить улыбку, императрица поцеловала Елизавету Михайловну и изящно присевшую перед ней Долли.

— Вот и хорошо, что приехали на родину, — сказала она. — А то сестра говорит, что русский язык забывать начали! — засмеялась и погрозила пальчиком. А сама-то по-русски говорить почти не умела, хотя, будучи великой княгиней, брала уроки русского языка у самого Жуковского.

Пушкин почтительно поклонился императрице и Екатерине, и Долли показалось, что он заскучал, стал молчалив и рассеян.

Огонь его удивительных глаз потух, губы резко сомкнулись.

И тогда императрица сама обратилась к нему с вопросом:

— Расскажите, пожалуйста, господин Пушкин, о Слепушкине. Правда ли, что холоп пишет стихи, которые даже к печати годятся?

Пушкин немного помолчал, словно бы обдумывая, как вести речь с императрицей.

— Истинная правда, ваше величество, — сказал он. — Но Федор Никифорович Слепушкин уже не холоп. Он три года, как получил вольную.

— И конечно, не без вашего участия, — вставила императрица.

— Да, ваше величество, при моем участии. Это талантливый поэт из народа. Напечатаны его книги «Досуги сельского жителя» и «Стихотворения». Сейчас готовится книга «Четыре времени года русского поселянина».

— И как же он научился грамоте, этот поэт-холоп? — недоверчиво пожимая плечами, осведомилась императрица.

— Самоучка, ваше величество, талант.

Пушкин хотел что-то добавить еще, но заметил недоверие в глазах императрицы, заметил презрительно сложенные тонкие губы. То же выражение глаз было у обеих сестер. Только взгляд Елизаветы Михайловны излучал абсолютную веру в его слова. Она, как всегда, думала так же, как он.

Пушкин замолчал.

— Я читала стихи Слепушкина, ваше величество, у меня есть его книга «Стихотворения», — вступила в разговор Елизавета Михайловна. — Если желаете, я сейчас же принесу вам.

— Очень любопытно взглянуть, — отозвалась императрица.

— Прошу извинить, я отлучусь на минуту.

И Елизавета Михайловна поспешно вышла из комнаты.

* * *

А вот фотография Натальи Николаевны, тоже с портрета Гау. Легкий поворот головы. Красивое лицо с детским выражением искренности, доброжелательности, любопытства. Черные волосы ниспадают на плечи, с головы, ниже левого плеча, спускается пушистое украшение из бело-черных перьев. На шее, по моде того времени, черная лента, сколотая не то брошью, не то булавкой. Плечи открыты. Белое платье с четырьмя складками, охватывающими грудь и руки до локтя, в середине украшено цветком.

Навсегда, до самой смерти

Это был первый выход Натальи Николаевны к представительнице большого света. Она волновалась, но не хотела, чтобы ее волнение заметил Пушкин. Он, конечно, почувствовал ее состояние и утешил:

— Все равно прекраснее тебя никого не будет. Да я и не думаю, чтобы, кроме нас, Елизавета Михайловна позвала еще кого-то. Будет, возможно, ее дочь Дарья Федоровна. Из любопытства заглянет. Может появиться ненадолго Екатерина Федоровна, если свободна будет от общества ее императорского величества.

…Елизавета Михайловна встретила долгожданных гостей. Бурю чувств пережила она, спускаясь вниз по лестнице. Вспомнилось первое знакомство с Пушкиным и такая внезапно налетевшая любовь к нему, отодвинувшая все другие чувства и желания.

И вот теперь он привел к ней свою жену. Говорят, необычайная красавица. Ну что же, дай бог ему счастья! Она уже столько пролила слез, что больше не заплачет.

Наталья Николаевна стояла между Елизаветой Михайловной и Пушкиным. И ее ласковый взгляд, предназначенный хозяйке, загадочно скользил все мимо и мимо нее.

Они поднялись в гостиную. Ступая по лестнице и приглядываясь к гостье, Елизавета Михайловна пыталась найти хоть какие-то недостатки во внешности той, которая так безраздельно владела Пушкиным. Но их не было. Она тихо поднималась по лестнице и торжественно несла свою неземную красоту. Хотелось молитвенно сложить руки и глядеть, глядеть на это чудо, неизвестно как очутившееся на земле.

Даже если бы ничего, кроме божественной красоты, не было в этой женщине, она могла бы покорить поэта. Но Пушкин неоднократно говорил Елизавете Михайловне, что она умна.

И когда они вошли в гостиную, Елизавета Михайловна ощутила в себе неожиданный покой. Она поняла наконец, что та, встречи с которой так боялась она, много моложе даже ее младшей дочери. Она еще ребенок. Со своей редкой красотой она беззащитна в страшном водовороте великосветского общества. И Елизавета Михайловна от души предложила Наталье Николаевне свое покровительство. Предложила выезжать с ней в свет. Предложила чаще бывать у нее. С тихой болью она отдала всю себя молодоженам. Навсегда. До самой смерти поэта. И уже никогда не пожалела об этом.

* * *

Вот фотография с картины: Долли Фикельмон и Екатерина Тизенгаузен на фоне Неаполитанского залива. Картину писал Александр Брюллов в 1825 году. Долли сидит. Екатерина стоит. Долли поражает обаянием. Екатерина — грустью. Ей было о чем грустить. Жизнь ее сложилась нерадостно. Без семьи. В услужении у императрицы всю жизнь. Сначала фрейлиной. Потом камер-фрейлиной. С 1833 года до глубокой старости прожила она в Зимнем Дворце.

«Когда б имел я сто очей, то все бы сто на вас глядели»

Елизавета Михайловна и Пушкин сидели в маленькой уютной гостиной на даче Фикельмонов. Она в кресле. Он, как дома, немного развалившись, на диване. Разговор шел о неприятности, возникшей из-за письма Пушкина Бенкендорфу, в котором поэт просил, чтобы император отпустил его уехать в деревню на три-четыре года. Николай I наложил резолюцию:

«Нет препятствий ему ехать, куда хочет,