Укрощение королевы - Филиппа Грегори

– Всё в порядке? – весело спрашивает он, хотя наверняка ему донесли, что я уже знаю о смерти Анны.

– Всё в порядке, – тихо вторю я, и мы идем на ужин.

Дворец Хэмптон-корт

Лето 1546 года

Устанавливается хорошая погода, и король каждое утро встает таким же ярким и сияющим, как солнце. Он объявляет, что чувствует себя прекрасно, лучше не бывает, и что он ощущает себя молодым. Я наблюдаю за ним, и мне кажется, что он будет жить вечно. Генрих полностью возвращается в жизнь двора, и теперь каждую трапезу восседает на своем троне, требуя блюдо за блюдом, и кухне приходится перерабатывать целые телеги продуктов, которые с грохотом вкатываются в огромные арочные проемы кухонных дверей, и выпускать одну переполненную тарелку за другой. Король занимает свое прежнее место при дворе – его центра, огромной ведущей шестеренки, вокруг которой вращается весь огромный механизм, поглощающий еду и развлечения.

Генрих даже встает со стула и медленно и недалеко ходит, гуляя по саду или следуя за стол, держась обеими руками за плечи пажей. Однако это не мешает ему заявлять, что он ходит практически без помощи и намеревается делать это как можно чаще. Он клянется, что сядет в седло, или, когда я или фрейлины танцуем для него, обещает на следующей неделе пойти танцевать.

Король требует развлечений, и хористы с музыкантами бросаются к своим инструментам, чтобы Его Величество мог каждый вечер видеть новые представления и слушать новую музыку. Он хохочет над каждой шуткой, а популярность Уилла Соммерса взлетает до невиданных до сих пор высот, и шут решает поразвлечь короля потрясающе неловким жонглированием. Во время каждой трапезы он начинает подбрасывать над головой и по всему залу ломти хлеба, но делает это так, что псы, сидящие там же, успевают выхватить их у него. Тогда Уилл разражается громкими жалобами на то, что никто не понимает настоящего искусства, начинает гоняться за собаками, залезает с ними под стол и устраивает веселую возню, к которой постепенно подключаются все. Со временем придворные начинают делать ставки на то, кому достанется следующий кусок: Уиллу или псу. Король тоже участвует, но проигрывает своим подданным, которым хватает ума вернуть Генриху в виде проигрыша в другой игре. Король снова полюбил жизнь, и люди начинают шептаться о том, что не видели его таким уже много лет.

Жизнерадостность короля ставят мне в заслугу, утверждая, что я подарила королю ощущение юности и сделала его счастливым, и спрашивают, чем именно я так ему угодила.

Однажды за ужином я замечаю человека, одетого как испанский идальго. Он подходит с поклоном и приветствием к королю и садится за столик знати.

– Кто это? – спрашиваю я Екатерину Брэндон, которая стоит за моим стулом.

Она чуть наклоняется надо мной и тихо отвечает:

– А это, Ваше Величество, Гурон Бертано. Судя по всему, это посланник папы римского.

– Папы? – почти взвизгиваю я.

Она кивает, поджав губы.

– Папа римский послал дипломата? Сюда? В наш двор? И это после всего, что случилось?

– Да, – коротко подтверждает она.

– Этого не может быть, – торопливо протестую я. – Король много лет воздерживался от общения с католической Церковью. Да он назвал папу римского антихристом! Как же он может сейчас принимать его посланника?

– Судя по всему, папа собирается принять англиканскую Церковь обратно под свое крыло. Им осталось согласовать лишь детали.

– Мы снова станем католиками? – не верю я. – После всех наших страданий? После огромного пути к реформам, который мы проделали? После всех жертв, которые нам пришлось принести?

– Ты голодна, любовь моя? – вопрошает меня Генрих.

– О да, – отвечаю я, быстро повернувшись и одарив его улыбкой.

– Оленина удалась на славу, – он кивает слуге. – Подай королеве еще оленины.

Я жду, пока на мою золотую тарелку положат еще пару кусков темного мяса, обильно полив его соусом.

– Мясо оленихи всегда нежнее, чем оленя, – говорит Генрих и подмигивает мне.

– Я рада видеть вас в прекрасном расположении духа, милорд.

– Я увлечен игрой, – он прослеживает мой взгляд до представителя папы, тихо сидящего на отведенном ему месте и с удовольствием ужинающего. – Которую понимаю полностью лишь один я.

* * *

– Вас следует поздравить, – осторожно говорит мне Эдвард Сеймур, когда мы с дамами прогуливаемся вдоль реки, наслаждаясь утренней прохладой. Он вернулся из Булони, наконец получив освобождение от обязанностей командующего и снова возвратив себе влияние при Тайном совете. Лорду Ризли так и не удалось вернуть расположение короля после знаменитой сцены в саду, Стефан Гардинер был тише воды, ниже травы, а папский посланник увозил домой одни лишь расплывчатые обещания. Все это дает нам основание надеяться, что делу реформы вновь дадут ход. У меня есть все причины для радости.

– Правда?

– Вам удалось то, что до этого не удавалось никому другому.

Я осматриваюсь, но Эдвард Сеймур не из тех людей, которые позволили бы себе вести такие беседы при свидетелях.

– Вы так думаете?

– Вы вызвали гнев короля, но вам удалось получить его прощение. Вы очень умная женщина, Ваше Величество, и вы обладаете тем, чем не владеет никто другой.

Я склоняю голову. Я никогда и никому не стану рассказывать об этом, потому что мне нестерпимо стыдно. К тому же я допустила смерть Анны Эскью.

– Вы с ним управляетесь, – говорит он. – Вы – настоящий дипломат.

Я чувствую, как мои щеки покрывает румянец от воспоминаний. Мне не хочется, чтобы Эдвард напоминал мне о той ночи, я и так ее никогда не забуду. Теперь я склонна думать, что мне уже никогда не удастся вернуть прежнее уважение к себе после того, через что я прошла. И меньше всего я нуждаюсь в том, чтобы Эдвард рассуждал о том, чего мне стоило уничтожение ордера на мой арест.

– Его Величество милостив, – тихо говорю я.

– Более того, он стал менять свое мнение, – говорит Эдвард. – В королевстве больше никого не сжигают за ересь. Весь народ всколыхнулся против этого зверства, и король изменил свое отношение к происходящему вместе с ним. Он говорит, что Анну Эскью должны были помиловать и что она стала последней жертвой. Вот какое влияние вы на него оказываете, Ваше Величество, и все, кто мечтает видеть церковь реформированной, искренне благодарны вам. Многие из нас благодарят Господа за вас. И многие знают, что вы – настоящий ученый, теолог и лидер.

– Жаль, что для некоторых это послабление пришло слишком поздно, – тихо говорю я.

– Да, но некоторые сторонники реформации все еще находятся в тюрьмах, – говорит Эдвард. – Вы можете поспособствовать их освобождению.

– Король не слушает моих советов, – напоминаю я.

– Такая женщина, как вы, способна вложить мысль в голову мужа и поздравить его с тем, что она там оказалась, – говорит Эдвард, широко улыбаясь. – Вы знаете, как это делается. И вы единственная, кому это удалось с ним.

Я же думаю о том, что я начала свое правление как ученый, приобщаясь к великому и духовному, а стала шлюхой, чтобы оказаться перед необходимостью учиться грязным трюкам.

– Нет ничего постыдного в смирении ради богоугодного дела, – говорит Эдвард, словно читая мои мысли. – Паписты терпят поражение, король настроен против них. Вы можете помочь освобождению хороших людей и убедить короля позволить людям молиться так, как им удобнее. Вы должны использовать свое очарование и красоту с искусством Евы и чистым духом Мадонны. Это и значит быть женщиной у власти.

– Странно, я ощущаю себя, напротив, бессильной.

– Используйте то, чем обладаете, – говорит он. Хороший совет хорошего человека шлюхе. – Применяйте то, что вам не запрещают делать.

* * *

Я тщательнейшим образом слежу за тем, что говорю, не позволяя себе ни слова противоречия королю. Я прошу его пояснить смысл и назначение чистилища и с удивлением слышу о том, что нигде в Библии подобное место или подобная идея не упоминается и что вся теория и само понятие были созданы уже самой Церковью, чтобы выманить у прихожан деньги.

Я слушаю с видом благодарного ученика, когда Генрих разглагольствует о тех вещах, которые стали мне понятны еще в самом начале моих занятий. Теперь он просматривает книги, которые я спрятала, боясь за свою безопасность, и рассказывает мне о том, что потрясло его своей новизной, и о том, чему мне стоит у него научиться. Даже крошка леди Джейн Грей знает об этих истинах, принцесса Елизавета читала о них, и я сама учила этому их обеих. Но сейчас я сижу подле короля и восторженно восклицаю, когда он рассказывает мне о банально очевидном, восторгаюсь его открытиями давно известного и воспеваю остроту его ума.

– Я освобожу обвиняемых в ереси, – говорит мне Генрих. – Человека нельзя заточать в тюрьму за его разум, если он подходит к духовным вопросам с должным почтением и осмотрительностью.