Большая книга одесского юмора (сборник) - Валерий Хайт

В чем только не подозревали бедных литераторов! Цензоры долго не пропускали пьесу Островского «Гроза», предполагая, что в образе Кабанихи выведено вполне реальное лицо. Как вы думаете, какое? Император Николай I. Причем уверены были все (в первую очередь – цензор Нордстрем), кроме бедного Островского, которому и в голову ничего подобного не приходило. Позже это стали называть «аллюзиями» и толковать весьма расширительно – например, в 30-е годы дикой крамолой считались евангельские строки «пожать урожай сторицей», ибо реальные урожаи в советских колхозах были существенно ниже. Апофеозом этого подхода был случай с одним из текстов одесской команды КВН 60-х годов (вот уж кто может рассказать о цензуре много интересного!). Выслушав совершенно невинную шутку о самой длинной в мире скамейке запасных киевского «Динамо», редактор сказал: «Вообще я это пропущу – место безвредное. Но при одном условии. Вы скажете, что же вы действительно имеете в виду. Скажете – пропущу, нет – не взыщите». И не пропустил, ибо кавээнщики так растерялись, что даже не сумели соврать, что имели, мол, в виду очереди за мясом или что-нибудь такое, крамольное, но не очень. Тут начнешь жалеть о цензурном уставе Александра I, в котором официально предписывалось, если произведение допускает несколько толкований – судить о нем по самому благоприятному из них. Недолго он продержался, тот устав…

А выполняла ли цензура свою задачу? Да как сказать… Самое крамольное сочинение екатерининского царствования «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева было напечатано совершенно законным образом, с разрешения цензуры. Кстати, и цензор не понес никакого наказания – повинился, что пропустил «по глупости», не читая. Так что какой смысл было Радищеву брать цензурное разрешение – совершенно непонятно. И так виноват, и так… А знаете, о какой книге русский цензор сказал: «Ее немногие прочтут в России, а еще более немногие поймут», – и разрешил печатать? О «Капитале» Маркса. Насчет того, что немногие поймут, он был, очевидно, совершенно прав, а вот насчет остального настолько не угадал, что совершенно непонятно, зачем же цензура нужна вообще…

А знаете ли вы, что целый ряд литературных произведений принял свой окончательный облик только под влиянием ее, родимой? Знаете ли вы, например, что капитан Немо у Жюля Верна поначалу был не индийцем, а поляком? Но цензура бы не пропустила при тогдашней политической ситуации положительного героя, сжигающего русские корабли. А вражда с Англией тогда была традиционной… Да только ли литература? Самая популярная опера Вебера «Фрейшютц», т. е. «Вольный стрелок», у нас традиционно называется «Волшебный стрелок». Почему? Ясное дело: цензура запретила слово «вольный». А с Владимиром Маяковским – трагедией и человеком, получилось еще забавнее. Подал человек трагедию в цензуру, разрешение, кстати, получил, все чин чинарем, а какое название на афише печатать? В рукописи проставить забыл, а после цензуры НИЧЕГО МЕНЯТЬ НЕЛЬЗЯ! Выход, однако, нашелся: «Видите два слова в самом начале рукописи? Так это название трагедии и есть, а вовсе никакое не имя автора – «Владимир Маяковский». Интересно, как бы она называлась, если бы не цензура? Не знаем и не узнаем…

Из-за цензуры началось, кстати, и немало толковых дел – даже передача «Что? Где? Когда?». Владимир Ворошилов вел в свое время передачу «Аукцион». Что-то в этой передаче не понравилось властям, и ее запретили, да еще и с формулировкой «Чтоб мы этого ведущего на экране не видели!» Потому и пришлось «Что? Где? Когда?» так и вести – из-за кулис. Так благодаря цензуре и родился гениальный образ невидимого ведущего за кадром. «Спасибо партии за это…» То есть цензура вредна не всегда. Салтыков-Щедрин, например, писал: «Иногда, впрочем, она и небезвыгодна, потому что… писатель отыскивает такие черты и краски, в которых, при прямом изложении предмета, не было бы надобности, но которые все-таки не без пользы врезываются в память читателя». Конец цитаты. Да и великий режиссер Луис Бунюэль как-то говаривал, что он противник цензуры и желал бы ее отмены, но не может отрицать, что если бы не цензура, он не отыскал бы и в «Андалузском псе», и особенно в «Виридиане» таких художественных решений, которые дали ему возможность сказать все, что ему хотелось, да еще и так, что никто не придерется.

А про такую штуку, как цензура нравов, даже не знаю, имеет ли смысл говорить, поскольку часто она не снаружи, а внутри. В 1890 году, в разгар популярности «Алисы в стране чудес», Льюис Кэрролл издал несколько измененный вариант этой сказки, рассчитанный… на детей. Он считал, что оригинал «Алисы» детям читать неприлично. А его соотечественник Томас Баудлер издал 10-томник Шекспира, в котором убрал то, что показалось ему непристойным, пополнив английский язык глаголом «баудлезировать». Да что там Англия! Господи, полувека еще не прошло с тех пор, когда Юрий Олеша говорил, что не может ничего в мире быть смешнее слова «жопа», напечатанного типографским шрифтом. Если с ним согласиться, значительная часть современной литературы – сплошная юмористика. Зато теперь какой прогресс! Чуть больше столетия назад актриса Ада Айзек Менкен впервые в истории современного театра повторила подвиг «короля» из «Гекльберри Финна» и вышла на сцену голой, а насколько мы сейчас догнали и перегнали Америку хотя бы в этом – просто душа радуется! Посмотрим, что из этого выйдет, и расскажем вам… Если разрешат.

Как не разрешат? Сейчас ведь в нашей стране цензуры нет, как и во всем цивилизованном мире, и это прекрасно. А как при этом бороться с тем, что о тебе где угодно могут опубликовать любую чудовищную ложь? Во Франции после отмены цензуры в 1830 году граф Шатовильяр по предложению аристократического Жокей-клуба для этого создал то, что в наш гуманный век совершенно вышло из употребления – дуэльный кодекс. Постепенно его вытеснили суровые законы о карах за диффамацию. А что делать нам, у которых нет ни того ни другого?

Как-то у наших российских соседей вылетела из телепередачи шуточная новость о том, что генерала Коржакова собирались назначить замсекретаря Совета безопасности, но не назначили, потому что он не гражданин Израиля. Цензуры нет, а фразу не пропустили, заявив, что не смешно. Почему привожу российский пример, а не рассуждаю, скажем, как напечатать в родной Одессе статью об истории введения в ее школах в фашистскую оккупацию румынского языка, на котором никто в Одессе не говорит? Смотри выше. Цензуры нет, а мы все те же. Но упомянутый мной факт, не попав в телепередачу, стал всем известен из газеты. Так что хорошо, когда цензуры нет. Даже когда при этом она есть.

Происхождение тютельки

Самая главная мудрость, пришедшая в голову знаменитым семи греческим мудрецам, состояла всего из двух слов: «Метрон – аристон», «мера – наиглавнейшее». Это и понятно – в их время уже кое-какая цивилизация на Земле была, и не одна, а без торговлишки жить тускло. Первобытным людям и мерить особо нечего было – мамонт огромный, олень большой, носить нечего, раз, два, три, много… А когда из города в город начали возить ткани, вина и зерно, купцам было просто некуда деваться – надо было знать, сколько чего везешь и на сколько и чего именно выменять собираешься. Словом, если знаешь, что двести пятьдесят, скажем, женьминьжибао китайского шелка – это столько же, сколько пятьдесят четыре персидских, например, хомейни, а на платье женщине среднего роста этих хомейни нужно примерно пять, а римских меритриксов – всего два, и этот самый меритрикс ровно в три раза меньше, чем тевтонский хендехох, то уже можно кормить пол-Европы египетским хлебом, лить в Сицилии бронзу из кипрской меди и британского олова и даже воскурять в египетских храмах благовония из Сомали и Индокитая. Так что система мер никакая не ученая чудаковатость, а вещь, в хозяйстве полезная. Только вот как же о такой системе мер договориться и единый эталон, скажем, длины, завести – чтобы был простой, удобный, с основными человеческими нуждами соизмеримый, легко воспроизводимый и всюду одинаковый?

Поскольку интуитивно ясно, что удобнее всего завести такую универсальную мерку размерами примерно с человека, но чуть поменьше, сразу возникает простая идея – сделать эталоном длины какую-нибудь часть человеческого тела. Может быть, решили, что нужна именно такая часть, которую трудно намеренно испортить, и выбрали такую, что и не укусишь – практически все первые известные меры длины носят название «локоть». Первые эталоны локтя даже высечены на стенах древнеегипетских гробниц – одна только беда, все разные! Кроме локтя, были у египтян и единицы поменьше – ладонь и палец. Приближенно отмерить что надо мог каждый египтянин, да и у прочих народов особых проблем не было, свои локти у каждого, так сказать, под рукой. Но люди все разные и локти у каждого свои, у кого подлинней, у кого покороче. Да и средний рост у каждого народа свой – значит, и средняя длина руки своя. Вот и скачет локоть от 44 с хвостиком римских сантиметров до почти что 52 марокканских, а для солидного купца это сплошные убытки.