Ритуал - Маркус Хайц

Григория почти забыла о караульных. Не пройдет много времени, как легата известят о ее посетителе. И о том, что она долго с ним беседовала. Тогда его внимание обратится на семью Шастелей.

Жан, меривший шагами комнату (он даже протоптал сырую полосу на половицах), остановился и посмотрел на дверь. Его угловатое лицо словно постарело на десяток лет. По щекам крупными каплями сбегала не только дождевая влага, и в его чертах читалось отчаяние. Сестра Магдалена не ошиблась.

— Жан, мой дорогой друг, что я могу…

Едва ли не с гневом он бросился к ней, схватил за руку и, сжав, сунул ей под нос разорванный кожаный шнурок. На нем покачивалась маленькая деревянная ласточка, у которой откололось крыло.

— Как Господь, ах какой добрый Господь, допустил такое? — взревел он, и на какое-то мгновение Григории показалось, кулак со шнурком сейчас ударит ее в лицо. Глаза у Жана были широко распахнуты, покраснели от слез, в них бушевала ярость. — Где защита, какую он обещает слабым?

Она не нашлась, что ответить, такой напор сбил ее с толку, и хватка лесника причиняла боль.

— Жан, ты…

— Мари! — выкрикнул он ей в лицо. — Мари мертва. Маленькая Мари Данти! Я знаю ее с самого рождения, я вырезал ей эту птичку, я подарил ей шнурок, а теперь она мертва! — Его крик сорвался на визг, пресекся. — Мы с Пьером и Малески нашли ее. Бестия не оставила ничего, кроме изжеванных костей.

Дверь открылась, на пороге показались люди Франческо, но властным движением Григория приказала им уходить. Ее безмолвного авторитета хватило, солдаты удалились.

Жан швырнул подвеску на пол.

— Без нее мы даже не догадались бы, кого задрал оборотень. — Он как сумасшедший вцепился в свои седые волосы, его глаза смотрели сквозь аббатису. — Но этому должен быть конец. Больше я не могу его щадить, — выдохнул он. — Он ненавидит меня и убивает всех, кого я люблю. — Его взгляд сосредоточился на лице аббатисы. Он боролся с собой. — Ты… ты тоже в опасности, Григория. Он придет за тобой, так как знает, что я…

Лицо Жана побледнело, он пошатнулся и рухнул на стул, который она быстро ему пододвинула. Закрыв лицо руками, он разрыдался.

— Это моя вина, — услышала она сквозь его судорожные всхлипы. — Надо было его убить, когда ему стало хуже. Он вырвался, мы не можем его найти…

— Я не понимаю, Жан, — осторожно сказала Григория и нерешительно погладила его по волосам.

Она хорошо помнила тот рыночный день, когда видела его с Мари. Известие о смерти веселой маленькой девочки потрясло ее.

Жан поднял голову, подбородок у него дрожал.

— Луп-гару… Антуан, — вырвалось у него.

— Антуан? — Григория побелела как полотно и испуганно глянула на дверь. — Господи милосердный, Жан, — испуганно зашептала она, — ни одного больше громкого слова! Людям, которые охраняют мою комнату, нельзя доверять.

— Мы хотели ему помочь, а вышло только хуже. Антуан…

Ее рука застыла у него на волосах.

— Но я думала… Не понимаю. Почему он?

И Жан рассказал. Он рассказал все — от первой встречи с бестией три года назад в Виварэ до надежды избавить сына от проклятия. О более конкретных обстоятельствах он однако умолчал.

— Он потерял право на жизнь. — Лесник стер слезы с глаз.

— Тару превратил Антуана в бестию?

Она села, руки у нее были холодны как лед. Жану показалось, что правда обернулась для нее большим ударом. Словно рассказав ее, он что-то уничтожил.

— Григория… Ты кому-нибудь расскажешь?

Опомнившись, она улыбнулась.

— Нет, Жан. Это была исповедь, а потому окутана полным молчанием, — успокоила она его. — Никто не узнает тайну Антуана. И тем более — легат Франческо.

— Тот, кто собирается защищать паломников?

— Да. Но он иезуит… — Она споткнулась, но не посмела продолжить.

Он поднял на нее глаза.

— Я сам застрелю то, что когда-то было моим сыном. Я и никто другой. Как только соберу немного денег на серебро, я закажу из него пули и положу этому конец. — Соскользнув со стула, он поднял подвеску Мари и сунул ее себе под рубашку. — Моя вина безмерна, прошептал он, — Как я мог быть так слеп?

Ее вина тоже была безмерна. Она поглядела на него с любовью, пытаясь представить себе, что должен чувствовать этот коленопреклоненный мужчина, который решил предать смерти собственного ребенка.

— Бог тебе простит, Жан, — тихо сказала она. — Как он прощает всем нам.

— Бог все это допустил. Мне не нужно его прощение, — пренебрежительно бросил он, откидывая волосы со лба.

Григория сняла с шеи серебряные четки.

— Возьми, отлей из них пули, чтобы успеть раньше легата. — Она сделала глубокий вдох. — Я не стану тебя упрекать, что ты защищал сына от охотников и снова хотел превратить его в человека. Надо думать, любой отец… или любая мать, — она заколебалась, отводя глаза, — поступили бы так же.

Жан пропустил четки сквозь пальцы, большой лег на распятие.

— Бог раз за разом оставлял нас в беде, — тихо сказал он. — Клянусь на этом распятии, что отдам душу дьяволу, если он сделает это снова. — Он поднялся. — Пусть теперь Бог мне докажет, что разделяет мое страдание, или я отрекусь от него на веки веков.

— Нет! — Сделав шаг вперед, Григория приложила указательный палец к его губам. — Господу нельзя бросать вызов, его нельзя искушать.

Это был тот единственный шаг, знаменитый шаг за грань, из-за которого они оказались совсем близко и едва не поддались взаимной склонности. Невзирая на опасность за дверью.

Их головы разом качнулись друг к другу, губы встретились. Обоих прошила дрожь, от которой слабели колени, по телу прокатывались волны жара, вспыхнувшего вдруг необузданным пламенем.

Не переставая целоваться, они сбросили одежду, показывая себя друг другу, как когда-то Адам и Ева. Коснувшись ее коротких светлых волос, Жан улыбнулся. Он ласкал ее груди с такой нежностью, которую раньше она сочла бы невозможной. Тихо застонав, она закрыла глаза, а он развернул ее и прижался к ней сзади.

Его пенис скользнул под ее ягодицы и на палец проник в ее лоно. Заведя руку назад, Григория моляще погладила его бедро, почувствовала его руки на своем животе, на грудях, на сосках, его жаркое дыхание на горле, услышала тихий страстный стон. Наконец она нагнулась, и его пенис сам собой вошел в нее до конца, возбуждая ее так, что ей пришлось зажать рот ладонью, чтобы ее крик не прокатился по всему Сен-Грегуару. Это было так упоительно, так прекрасно, как тогда. Нет, прекраснее.

Тяжело дыша, Григория отстранилась и повернулась, чтобы видеть его лицо.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});