Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

Оставалась еще одна задача, едва ли не самая трудная из всех: нужно было перейти от исключительного положения на законный путь преобразованных старых порядков. Ее разрешение облегчалось тем, что Сулла никогда не упускал из виду этой конечной цели. Хотя закон Валерия предоставлял Сулле абсолютную власть и придавал всем его распоряжениям силу закона, Сулла пользовался этими чрезвычайными полномочиями для мероприятий преходящего значения, а также в тех делах, участие в которых могло бы лишь бесполезно компрометировать сенат и народ, а именно при проскрипциях. Сулла всегда соблюдал сам те постановления, которые вводил для будущего. Из закона о квесторах, который частично дошел до нас, и из других законов, как например, из закона об ограничении расходов и закона о конфискации земель италийских городских общин, явствует, что Сулла спрашивал мнение народа. Точно так же при важнейших административных актах, как например, при отправлении армии в Африку и при ее отозвании, а также при выдаче городам льготных грамот, Сулла ставил на первое место сенат. Действуя в том же духе, Сулла велел избрать консулов уже на 673 г. [81 г.]. Это позволяло по крайней мере избавиться от ненавистного официального летосчисления по годам его правления. Однако власть все еще оставалась исключительно в руках Суллы; выборы консулов были проведены таким образом, что выбранными оказались незначительные личности. Но в следующем году (674) [80 г.] Сулла полностью восстановил законный порядок и управлял государством в качестве консула, совместно со своим соратником, Квинтом Метеллом. Он еще удерживал за собой полномочия правителя, но не пользовался ими.

Он хорошо понимал, как опасно для его собственных учреждений увековечить военную диктатуру. Так как новые порядки проявили свою жизнеспособность и важнейшие из новых учреждений были доведены до конца — лишь кое-что оставалось незаконченным, например в области колонизации, — Сулла предоставил полную свободу в выборах на 675 г. [79 г.]. Он отказался от своего повторного избрания в консулы, как от несовместимого с его собственными распоряжениями, и в начале 675 г. [79 г.], вскоре после того, как новые консулы, Публий Сервилий и Аппий Клавдий, вступили в исполнение своих обязанностей, сложил с себя свои полномочия. Будучи правителем, Сулла распоряжался жизнью и собственностью миллионов людей, по его знаку рубили головы, на каждой улице Рима, в каждом городе Италии у него были смертельные враги; он довел до конца дело преобразования государства, нарушая при этом тысячи интересов и взглядов, не имея равного себе союзника и в сущности не имея также опоры в сплоченной партии. И вот теперь этот человек появился публично на форуме, добровольно отказался от своей неограниченной власти, отослал вооруженную свиту, распустил ликторов и обратился к собранию граждан с предложением высказаться, если кто желает от него отчета. Даже самые черствые люди были потрясены до глубины души. Все молчали. Сулла сошел с ораторской трибуны и пешком, в сопровождении лишь самых близких людей, прошел мимо той самой черни, которая восемь лет назад разрушила до основания его дом.

Потомство не оценило по достоинству ни личности Суллы, ни его реформ; оно несправедливо к людям, идущим против потока времени. В действительности же Сулла одно из поразительнейших явлений в истории, пожалуй, единственное в своем роде. Сангвиник душой и телом, голубоглазый, светловолосый, с поразительно бледным лицом, которое, однако, заливалось краской при всяком волнении, это был красивый мужчина со сверкающим взглядом. Казалось, ему не предназначено было дать государству больше, чем дали его предки, которые оставались на второстепенных должностях, начиная от его прапрадеда Публия Корнелия Руфина (консул в 464 и 477 г. [290 и 277 гг.]), одного из самых видных полководцев пирровских времен и вместе с тем одного из самых страстных любителей роскоши. Сулла искал в жизни только веселья и наслаждений. Выросши среди утонченной культурной роскоши, обычной тогда и в менее богатых сенаторских семьях, он скоро и легко достиг того предела чувственных и духовных наслаждений, который могло доставить сочетание эллинской культуры с римским богатством. Его одинаково любили в аристократических салонах и в лагерных палатках. Он был милым собеседником и хорошим товарищем. Знатные и незнатные знакомые находили в нем участливого друга, всегда готового помочь в нужде. Он охотнее отдавал свои деньги нуждающемуся товарищу, чем богатому кредитору. Он был страстным поклонником вина и еще более страстным поклонником женщин. Даже в преклонном возрасте он переставал быть правителем, когда после окончания дневных занятий садился за стол. Во всем его характере чувствовалась склонность к иронии и даже, пожалуй, к шутовству. Когда он еще в бытность свою правителем руководил продажей с торгов имущества объявленных вне закона, кто-то преподнес ему плохой панегирик в стихах; Сулла приказал выдать автору за это награду из конфискованного имущества с условием, чтобы поэт поклялся впредь никогда не писать в его честь панегириков. Оправдывая перед гражданами казнь Офеллы, он рассказал им басню о земледельце и о вшах. Он охотно выбирал себе товарищей из среды актеров и любил проводить время за бокалом вина в обществе Квинта Росция, этого римского Тальмы, и даже в обществе гораздо менее известных актеров. Да и сам он не плохо пел и даже сочинял комедии-шутки, которые исполнялись в его кругу. Но среди этих веселых вакханалий он не потерял ни физической, ни душевной бодрости и энергии. Даже в последние годы своей жизни он коротал свой деревенский досуг, усердно занимаясь охотой. Из завоеванных Афин он привез сочинения Аристотеля; это показывает, что он интересовался и серьезным чтением. Специфический римский дух скорее отталкивал его. В Сулле не было следа того неуклюжего чванства, которое римская знать любила проявлять по отношению к грекам. У него не было привычки важничать, свойственной высокопоставленным, но ограниченным людям. Он не любил стеснять себя, появлялся в греческих городах, к ужасу иных своих соотечественников, в греческой одежде и просил своих аристократических товарищей править колесницами на общественных играх. Еще меньше оставалось у него следов тех полупатриотических, полуэгоистических мечтаний, которые в странах со свободным строем привлекают всех даровитых юношей к политической арене; вероятно, он некогда предавался им, как и все другие, при той жизни, которую он вел. В водовороте между упоением страсти и холодным отрезвлением иллюзии быстро растрачиваются. Жаждать и стремиться к чему-либо, вероятно, казалось ему неразумным в мире, который управляется случайностью и в котором можно рассчитывать только на случайность. Он шел за своим временем, сочетая неверие с суеверием. Но его странное легковерие — не простецкая вера Мария, который покупал у жрецов предсказания и действовал согласно этим предсказаниям. Легковерие Суллы еще менее похоже на мрачную веру фанатиков в предопределение. Вера Суллы — это вера в абсурд, неизбежно зарождающаяся в душе каждого, кто совершенно отказался от надежды отыскать причинную связь между явлениями. Это — суеверие счастливого игрока, который считает, что судьба дала ему привилегию везде и всегда выигрывать. В практических вопросах Сулла всегда умел иронически обходить требования религии. Когда он опорожнял сокровищницы греческих храмов, он выразился, что храмы не могут нуждаться ни в чем, так как боги сами наполняют их казну. Когда дельфийские жрецы сообщали ему, что боятся послать затребованные им сокровища, так как цитра бога при прикосновении издала резкий звук, Сулла ответил, что очевидно, голос божий одобряет его требования, и поэтому тем более жрецы должны послать ему храмовые сокровища. Это отношение к религии не мешало ему, однако, воображать, что он избранный любимец богов и в особенности Афродиты, которой он даже в преклонные годы отдавал пальму первенства. В разговорах и в своей автобиографии он неоднократно хвастает, что бессмертные боги посылают ему сновидения и знамения. Больше кого бы то ни было он имел право гордиться своими делами; но он гордился не ими, а своим исключительным и неизменным счастьем. Он часто говорил, что всякое импровизированное начинание удавалось ему лучше, чем заранее обдуманное. Одной из самых странных его причуд было постоянно утверждать, что число его солдат, павших в сражениях, совершенно ничтожно; это тоже ребячество любимца фортуны. На вершине своей карьеры, на головокружительной высоте в сравнении со всеми своими сверстниками он формально принял прозвище «счастливого», Sulla Felix, и дал соответствующие имена также своим детям. В этом также проявилось характерное для него настроение.

Сулле были совершенно чужды честолюбивые замыслы. Он не считал, как дюжинные аристократы его времени, целью своей жизни внесение своего имени в списки консулов; он был слишком умен для этого. Он был политически слишком равнодушен и слишком далек от всякого теоретизирования, чтобы добровольно заниматься реформой гнилого государственного здания. Он оставался в кругу аристократического общества, к которому принадлежал по происхождению и воспитанию, и проходил обычную должностную карьеру. У него не было причины особенно напрягать свои силы, он предоставлял это рабочим пчелам в политике, в которых, конечно, не было недостатка. При распределении квесторских мест по жребию в 647 г. [107 г.] случай привел его в Африку, в главную квартиру Гая Мария. Мужицки грубый Марий и его испытанный штаб не очень любезно встретили неискушенного столичного щеголя. Задетый этим приемом, Сулла с характерной для него неустрашимостью и ловкостью быстро усвоил военное ремесло. Во время своего смелого похода в Мавретанию он впервые обнаружил то своеобразное сочетание дерзости и хитрости, за которое современники прозвали его полульвом и полулисицей, причем они говорили, что лисица в нем опаснее льва. Перед молодым, знатным и талантливым офицером открылась теперь самая блестящая карьера. Считали, что именно он довел до конца тяжелую нумидийскую войну. Он принимал также участие в войне с кимврами и проявил необыкновенный организаторский талант в трудном деле снабжения армии. Несмотря на все это, даже теперь его больше привлекали удовольствия столичной жизни, чем война, а тем паче политика. Когда он занял должность претора (661) [93 г.], которой уже раз безуспешно добивался, счастье снова улыбнулось ему: его провинция была самой незначительной, но ему удалось одержать первую победу над царем Митридатом, заключить первый мирный договор с могущественными Арсакидами и в первый раз унизить их. Последовала гражданская война. Сулле принадлежит главная заслуга в том, что первый акт гражданской войны, италийское восстание, закончился в пользу Рима. При этом он своим мечом завоевал себе звание консула. В качестве консула он столь же быстро и энергично подавил затем восстание Сульпиция. Казалось, фортуна сама старалась, чтобы слава этого юного полководца затмила славу престарелого героя Мария. Взятие в плен Югурты, победа над Митридатом — того и другого тщетно добивался Марий — были делом Суллы, занимавшего тогда второстепенные должности. Союзническая война, в которой Марий потерял свою славу полководца и получил отставку, явилась фундаментом военной славы Суллы и сделала его консулом. Революция 666 г. [88 г.], которая вместе с тем и прежде всего являлась личным конфликтом между двумя полководцами, закончилась объявлением Мария вне закона и бегством его. Чуть ли не помимо своей воли Сулла стал самым знаменитым полководцем своего времени и оплотом олигархии. Последовали новые и еще более страшные кризисы: война с Митридатом, революция Цинны, но звезда Суллы продолжала восходить. Словно капитан, который не тушит пожар на своем корабле, а продолжает стрелять по неприятелю, Сулла не обращал внимания на бушевавшую в Италии революцию и непоколебимо оставался в Азии, пока не победил внешнего врага. Покончив с врагом, он подавил анархию и спас столицу от сожжения, которым ей грозили отчаявшиеся самниты и революционеры.