Люблю и ненавижу - Георгий Викторович Баженов

проникновенно, входя в роль вершителя судеб.

Он чувствовал, что к концу третьего дня очерк закончит, а раз так — можно будет уезжать из Ярославля. И лицо, слава богу, почти затянулось. Во всяком случае — побоев не видно. Утром он сказал Наталье: «Ты не можешь купить билет на Москву?» — «Хочешь уже уезжать?» Она даже в лице изменилась. За три дня Наталья так привыкла к Петрову, что не представляла теперь, как будет жить без него. «Да, нужно ехать», — сказал он. «Может, хотя бы завтра?» — «Если можно, Наталья, сегодня». — «Я прошу тебя, завтра. Утром. Прошу тебя. Пусть у нас будет прощальная ночь». Он посмотрел ей в глаза. И сжалился: «Хорошо. Завтра». — «Умница», — она поцеловала его в щеку и, окрыленная, побежала на работу.

Итак, завтра он должен был уезжать. А сегодня сидел за столом и заканчивал очерк. В сущности, он его написал. И теперь проходился по тексту строгим пером. Сокращал. Убирал красивости. Усиливал финал, диалоги. Драматизировал борьбу Лихачевой и Боброва. Очерком он мог быть доволен. Высосан из пальца, конечно, но вполне реалистичен. А поскольку главный герой — образ собирательный, претензий ни с чьей стороны быть не может. Володю Зинченко он сделал Толей Бимченко, Лихачеву — Лохмачевой, а Боброва — Сусликовым. Все остальное в таком же духе.

И вот тут как раз раздался телефонный звонок.

Петров привык к звонкам: обычно Наталья звонила ему по три-четыре раза в день. Просто так — поболтать, поинтересоваться, как у него продвигается очерк, спросить: соскучился ли по ней? Спросить: что ел на обед? И так далее.

Петров снял телефонную трубку:

— Слушаю.

— Дима, ты что, вернулся? — пропел удивленно игривый женский голос.

— Нет, это не Дима.

— А кто же это, если не Дима? Очень голос знакомый…

Петрову, между прочим, тоже показалось, что он слышал где-то эту напевную мягкость. И он наугад сказал:

— А мы с вами и знакомы.

— Да неужели? Кто же вы?

— Нехорошо не узнавать старых друзей.

— Честное слово, не узнаю… Что-то знакомое-знакомое, а никак не пойму…

И тут Петрова осенило: это же Саша! Натальина подруга, с которой они вместе приезжали в Москву.

— Ах, Саша, Саша, — сказал Петров с глубокой укоризной. — Таких друзей забыла, а еще клялась в любви.

— Я клялась? — Она весело рассмеялась. — Кому? Когда? Кто вы, наконец?

— Помнишь, Саша, Москву, Савеловский вокзал, квартиру Юрика Устьянцева…

— Влад, неужто ты?! — потрясенно прошептала Саша.

— Птичка, не узнаешь старых друзей.

— Откуда ты? Когда приехал?

— Да уж несколько дней.

— И Наталья молчала? Я же ее каждый день в институте вижу.

— Боится тебя.

— Меня? Не меня она боится, а тебя прячет. Слушай, Влад, ты еще не скоро уезжаешь?

— В том-то и дело… Сегодня или завтра. Завтра — это в крайнем случае.

— Все! Поняла! Выезжаю! Немедленно еду к тебе! Чтоб ты приехал — и не повидаться? Да ни за что!

— Наталью не боишься?

— Я с ней еще поговорю! Я ей скажу, как друзей прятать у себя на квартире! Ну ладно, спрятались, воркуете там, но повидаться-то бедную Сашу могли пригласить? Нехорошо, ребятки! Все, жди! Выезжаю! — И она бросила трубку.

Петров усмехнулся. Нравились ему вот такие бесшабашные девки.

Через пятнадцать минут она была уже в квартире. Как только увидел ее, так сразу все вспомнилось. Как сидели тогда у Юрика Устьянцева. Как Саша танцевала то с Юриком, то с Петровым, а Наталья сидела в углу, грустная и потухшая. Как Устьянцев волчонком посматривал на Петрова, потому что Саша приглашала и приглашала Петрова. А потом они вышли. И целовались с ней. И Саша шептала Петрову: «Я хочу быть с тобой…» — «Детка, — отвечал Петров, — я тоже этого хочу. Но нельзя». — «Я не хочу с Устьянцевым, — шептала Саша. — И потом — запомни: тебе будет плохо с Натальей. Я знаю…» — «По-другому нельзя, — говорил Петров. — Юрик мой друг». — «Я хочу быть с тобой, — настаивала она. — С тобой». — «Нет, ты будешь с Устьянцевым. А я буду с Натальей». — «Это невозможно», — шептала она. И они целовались. И все-таки он был против: «Пойдем, им плохо без нас. Мы не должны их бросать. Ведь мы люди…»

И вот теперь они были одни.

— Ну что же ты? — спросила она, улыбаясь ему откровенно, бесстыдно.

Он не дал ей снять плащ. Захлопнулась дверь, а он уже целовал ее. Она пахла дождем, свежестью, молодостью, соблазном.

— Какой ты стал симпатичный, — она нежно гладила его по лицу. — Весь в шрамах. Как я люблю таких мужиков — мужественных, сильных, в шрамах…

— А ведь в прошлый раз я был без шрамов?

— В прошлый раз ты был противный. Ты заставил меня пойти к твоему низкорослому Юрику…

— Тебе не понравился Юрик?

— Я терпеть не могу маленьких мужиков. Мне их жалко. Мне противно с ними.

— Бедный Юрик! — Прозвучало это как знаменитое шекспировское: «Бедный Йорик!»

…Потом, когда они лежали и слушали Азнавура, позвонила Наталья:

— Ну, как продвигается твой очерк, милый?

— Кажется, я его закончил.

— Правда? Ой, какой молодец, я тебя поздравляю! Сегодня будем обязательно отмечать это событие!

— Ты купила билет?

— Да, купила, — голос ее сразу потух. — На завтра. На одиннадцать утра.

— Молодец.

— Ты соскучился по мне?

— Да.

— Очень?

— Приезжай скорей. Я жду тебя. — (Между прочим, Саша, лежа на его плече, одним ухом прислонилась к трубке, слушала и улыбалась.)

— Чем ты занимаешься?

— Лежу в постели с красивой женщиной.

Наталья рассмеялась в трубку счастливым, радостным смехом.

— Ах, Владик, какой ты шутник! Я так тебя люблю! Не уезжай!

— Ты же знаешь, у меня дела.

— Да, дела. Знаю. У мужчин всегда дела. Дела, дела… А мы? Мы что-нибудь значим для вас?

— Если бы не вы, ни одно наше дело не сдвинулось бы с места.

— Я хочу видеть тебя. Я сейчас приеду. Отпрошусь у ректора и приеду.

— Да, приезжай скорей…

Она поцеловала его и положила трубку.

— Мне уехать или остаться? — спросила Саша.

— Конечно, остаться, — сказал Петров.

Саша рассмеялась.

— А что ты скажешь Наталье?

— Я же ей сказал: я лежу в постели с красивой женщиной.

— Так она тебе и поверила! Она убьет меня.

— Разве вы не самые близкие подруги?

— Да, подруги. Но у нас странная дружба. Она бережет свое тело, как драгоценный сосуд. Я так не могу. Мне хочется дарить себя всем. Всем!

— Единственное, что женщина должна хранить, как драгоценный сосуд, — это свое тело, — серьезно сказал Петров.

— Правда? — удивилась Саша.

— Правда, — ответил Петров.

— Значит, ты меня осуждаешь?

— Ты искренняя. Я люблю искренних женщин.

— А просто как женщина? Я нравлюсь тебе?

— Очень.

— Вот видишь. А Наталья говорит,