Молот и наковальня - Гарри Тёртлдав

— Но возможно ли изменить такое положение в будущем? — спросил Маниакис. — Плохо, когда колдуны так ограничены в применении своей волшебной силы.

— Но в наши дни маги и так уже способны на большее, нежели в дни давно минувшие, — ответил Багдасар. — Во времена Ставракия Великого, когда искусство врачевания только зарождалось, никто не мог сказать, чем окончится попытка исцеления: выздоровлением раненого или смертью мага.

— Тоже верно, — согласился Маниакис. — Ныне мы пользуемся многими изобретениями, неизвестными прежде. Совсем недавно я размышлял о таких вещах. Например, во времена Ставракия, — тебе приходилось читать летописи, и ты должен знать об этом, — видессийцам были неизвестны стремена. Не хотелось бы мне скакать на боевом коне без стремян…

Он задумчиво почесал подбородок, подумав, что занимается довольно странным делом: сразу после проигранной битвы обсуждает с колдуном изменения в жизненном укладе, произошедшие незнамо когда. Да что там! Даже подобные размышления были странны. Ведь сам-то он так и не подметил никаких изменений за всю свою жизнь. Если, конечно, не считать изменений в его собственном положении. Маниакис также не мог припомнить, чтобы отец рассказывал ему о каких-либо изобретениях или нововведениях, произошедших на его веку. Если мир и менялся, то слишком медленно, чтобы это мог заметить отдельный человек.

И все-таки изменения происходили. Как река постепенно меняет свое русло, так же постепенно, если заглянуть в глубь времен, менялись устремления людей, углублялись их познания о себе и об окружающем мире. Наверняка по мере накопления этих медленных, но неуклонных, а в результате значительных изменений человечество становилось совсем не таким, каким оно было во времена, когда Фос создал Васпура, первого из людей.

Маниакис фыркнул. Если он хочет прослыть верным видессийским религиозным канонам, ему не следует верить в легенды о Васпуре и прочие догмы, которые святейший патриарх Агатий, без сомнения, во всеуслышание объявит ересью. Нет, покачав головой, поправил он себя. Просто не надо открыто демонстрировать свою веру в Васпура и многое другое, что может быть объявлено ересью.

— Да, величайший? — вопросительно проговорил Багдасар, гадая, что могло означать это фырканье и покачивание головой.

— Так, пустяки, — ответил Маниакис. — Легкое завихрение мозгов, вот и все. Забавно. К каким только уловкам не прибегнешь, когда не хочется думать о той заварухе, в которую мы влипли.

— О да, — сказал Багдасар. — Заваруха, в которую мы влипли. Разумеется. Но что же нам теперь делать? И можно ли вообще что-нибудь сделать?

— Пока ничего. — Маниакис чувствовал, как произносимые слова горчат во рту. — Придет утро, и макуранцы нагрянут сюда по нашу душу. У них гораздо больше людей, чем у нас. Кроме того, им есть отчего задирать нос, ведь они уже один раз победили нас.

— Они разбили нас далеко не впервые, — вырвалось у Багдасара.

— К сожалению, ты прав, — ответил Маниакис. — И пока они об этом помнят, пока об этом не забудут мои воины, будет получаться так, словно на стороне врага сражаются дополнительные силы… Хотя завтра им дополнительные силы не понадобятся. Они атакуют нас и разобьют, после чего придется снова отступать. Очень скоро нас отбросят в Гарсавру, на самый край плато. — Маниакис зло ощерился:

— Видит Господь, очень скоро мы снова окажемся в Видессе, а все западные провинции будут потеряны для империи.

— Что ты, величайший! — воскликнул Багдасар. — Дела просто не могут обернуться так плохо!

— Ты опять прав, — мрачно согласился Маниакис. — Скорее всего, они обернутся гораздо хуже.

* * *

Вестники из арьергарда прискакали в лагерь перед самым рассветом, когда утренняя заря уже окрасила край неба в золотые и розовые тона.

— Макуранцы двинулись вперед! — Вестники вопили так, словно сообщали о начале конца света.

Впрочем, Видессийская империя уже дошла до такого состояния, что вестники с тем же успехом могли действительно объявить о начале конца света.

Сначала Маниакис думал, что сможет удержать оборону, а при удаче даже предпринять контратаку. Но, увидев, как его воины отреагировали на известие о приближении врага, он сразу выбросил эти глупые мысли из головы. Отовсюду слышались тревожные возгласы, люди повскакивали с земли и, казалось, были готовы наброситься на стражников, охранявших длинные ряды стреноженных лошадей. Похоже, ни у кого не было ни малейшего желания вступать в бой.

— Что будем делать, величайший? — спросил Цикаст. Генерал по-прежнему не произносил вслух слов:

«Я же говорил тебе, что так и будет», но впечатление было такое, будто он трижды прокричал их во все горло.

— Отступать, — коротко и мрачно ответил Маниакис.

Видессийское военное искусство не отрицало возможности отступления. Что верно, то верно. Но если непрерывно отступать, очень скоро враг загонит тебя туда, откуда отступление уже окажется невозможным. Положение отряда Маниакиса в западных провинциях стремительно приближалось именно к такой ситуации.

Цикаст только вздохнул, словно покоряясь неизбежному.

— Ах, величайший, — утешающе проговорил он, — не печалься. Ведь если бы мы не напали первыми, все равно они вскоре добрались бы до нас…

— И в любом случае мы попали бы в переплет, из которого так просто не выберешься, — закончил за генерала Маниакис. — Парсманий! Ко мне! — прокричал он, перекрывая поднявшийся в лагере шум.

Через пару минут его брат торопливо вошел в шатер.

— Да, величайший? — При посторонних он всегда соблюдал формальности, положенные по этикету при обращении к Автократору.

— Сегодня ты переходишь в должность командира арьергарда, — сказал Маниакис. — Я не жду от тебя чуда. Просто постарайся сдерживать врага и не дать ему разбить наши основные силы.

— Сделаю все, что в моих силах, — ответил Парсманий и поспешно вышел.

— Распоряжайся мною, величайший, — напомнил о себе Цикаст.

Некоторое время Маниакис колебался. Готовность генерала повиноваться он расценивал скорее как простую вежливость. Но поскольку выбора не было, он сказал:

— Останься со мной. Будем сражаться плечом к плечу. По-моему, вчера у нас неплохо получалось.

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил Цикаст. Не успели смолкнуть его слова, как до ушей Маниакиса донеслись быстро приближающиеся торжествующие звуки боевых труб Макурана.

— Отходим! — приказал Автократор. Видессийские горнисты сыграли печальный сигнал отступления для всех, кто еще мог его услышать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});