Вечное движение (О жизни и о себе) - Николай Дубинин

Приехавшие в Новосибирск товарищи согласились с моими научными и организационными принципами, на которых следовало создавать Институт цитологии и генетики. Необходимо было развивать фундаментальные направления нашей науки. Среди них в первую очередь разрабатывать новые методы управления наследственностью через получение мутаций с помощью радиации и химии. Для этого создали лабораторию мутагенеза под моим руководством. Затем первоочередными стали проблемы молекулярной генетики. Заниматься ею поручили Р. И. Салганику. Вопросами радиационной генетики млекопитающих в том плане, как они ранее велись в Москве, в лаборатории радиационной генетики, стал заниматься Ю. Я. Керкис.

Институт должен был жить, отдавая свои силы также развитию научных принципов селекции животных и растений. Для этого при нем создали отдел генетики животных во главе с Д. К. Беляевым и Н. А. Плохинским и отдел радиационной селекции растений во главе с П. К. Шкварниковым. Отдел полиплоидии возглавил Н. А. Лутков, а отдел гетерозиса - Ю. П. Мирюта. Мыслилась также работа по генетике раковых опухолей, для чего из Москвы пригласили Р. П. Мартынову.

На заседаниях президиума и на общих собраниях Сибирского отделения Академии наук СССР наши планы получили одобрение. Большую помощь в становлении института оказали первый секретарь обкома КПСС Ф. С. Горячев и работник отдела науки ЦК КПСС Н. А. Дикарев.

Работа по созданию Института цитологии и генетики впоследствии была высоко оценена. 29 апреля 1967 года при награждении работников Сибирского отделения Академии наук СССР я, как директор в первые три года, на которые пало создание института, был удостоен ордена Ленина. Такую же награду получил Д. К. Беляев, ставший после меня директором института.

Первым делом в области практической генетики было осуществление планов по созданию триплоидных сортов сахарной свеклы. Приняв на работу Е. Б. Панину, я немедля послал ее в Бийск за исходным материалом. Она привезла корнеплоды в Новосибирск. К этому времени здесь уже находилась группа молодежи во главе с ее мужем, В. А. Паниным, которая горячо взялась за работу по полиплоидизации сахарной свеклы. Это происходило еще в то время, когда Всесоюзный институт сахарной свеклы, находившийся в Киеве, продолжал проклинать метод полиплоидии, как якобы ошибочное, антимичуринское измышление "морганистов-менделистов". И мы вправе гордиться тем, что именно наша молодежная бригада показала первый пример того, как надо повернуть на новые пути всю проблему борьбы за повышение выхода сахара с гектара путем селекции.

Лето 1958 года прошло успешно, мы в короткие сроки получили тетраплоиды сахарной свеклы. Придавая большое значение этой работе, мы стали думать о получении двух-трех поколений сахарной свеклы в год. Но в условиях Новосибирска это сделать было невозможно. Решили организовать экспедицию бригады в Абхазию, чтобы там скоростными методами погнать поколения растений. С этим предложением я пришел к М. А. Лаврентьеву. Он сразу же согласился с моими доводами.

Бригада под началом В. А. Панина выехала в Абхазию и здесь провела труднейшие годы, зубами и руками вцепившись в землю и в растения, в которых всходило солнце новой селекции. А. Н. Лутков, ставший заведующим лабораторией полиплоидии с осени 1958 года, приезжал в бригаду и оказал большую помощь своим опытом и знаниями. Но тяжесть самой работы целиком лежала на нескольких совсем молоденьких энтузиастах, работавших в бригаде, которые постоянно советовались со мной по ходу работы. Уже к 1961 году эта бригада создала первую триплоидную сахарную свеклу, которая повысила выход сахара с гектара на 15 процентов. Теперь на этот путь селекции стал и Всесоюзный институт сахарной свеклы.

Когда наступила трудная стадия размножения элитных семян новых тетраплоидных линий, в работу включились в Киеве В. П. Зосимович и бийская Первомайская станция. Усилиями всех этих коллективов дело было доведено до районирования сортов триплоидной сахарной свеклы для производственных посевов. В 1972 году почти все посевы сахарной свеклы на Кубани производились созданными нами гетерозисными триплоидными сортами. Было получено дополнительно сахара на 70 миллионов рублей.

Работы Института цитологии и генетики стали привлекать к себе внимание. На второй же год его существования по всем основным направлениям исследований были достигнуты определенные успехи. И вдруг мы снова почувствовали, что нам не доверяют. Начались бесконечные проверки. Из Москвы одна за другой стали приезжать к нам комиссии и с пристрастием изучать все стороны деятельности нашего института. Все эти комиссии отмечали, что конкретные научные работы и их организация у нас находятся на высоком уровне. Однако они неизменно заключали, что директор и сотрудники института стоят на тех позициях в генетике, которые были осуждены на сессии ВАСХНИЛ 1948 года. Особое усердие в обличении наших якобы лженаучных позиций показали такие деятели этих комиссий, как А. Г. Утехин, М. А. Ольшанский и Н. И. Нуждин. На заседаниях президиума Сибирского отделения, когда комиссии докладывали свои результаты, М. А. Лаврентьев неизменно защищал позиции Института цитологии и генетики, но его мнение не всегда было решающим.

Гроза разразилась 29 июня 1959 года, когда Н. С. Хрущев на Пленуме ЦК КПСС сделал ряд критических замечаний по вопросу о подборе кадров в Сибирском отделении Академии наук СССР.

Утром 2 июля я шел на работу в институт по аллее Красного проспекта. Воздух был чист, утро прекрасно, густая листва прятала высокое, лучистое, умытое солнце. Навстречу мне шла Т. С. Ростовцева. Когда она подошла ко мне вплотную, я увидел, что на ней, как говорится, лица не было.

- Николай Петрович,- воскликнула она,- какой ужас!

- Что случилось? - спросил я. Она молча подала мне газету.

В газете от 2 июля 1959 года было напечатано выступление Н. С. Хрущева, в котором он заявил следующее: "Замечательное дело делает академик Лаврентьев, который вместе с другими учеными выехал в Новосибирск, где сейчас создается новый научный центр. Академика Лаврентьева я много лет знаю, это хороший ученый.

Нам надо проявить заботу о том, чтобы в новые научные центры подбирались люди, способные двигать вперед науку, оказывать своим трудом необходимую помощь производству. Это не всегда учитывается. Известно, например, что в Новосибирске строится институт цитологии и генетики, директором которого назначен биолог Дубинин, являющийся противником мичуринской теории. Работы этого ученого принесли очень мало пользы науке и практике. Если Дубинин чем-либо известен, так это своими статьями и выступлениями против теоретических положений и практических рекомендаций академика Лысенко.

Не хочу быть судьей между направлениями в работе этих ученых. Судьей, как известно, является практика, жизнь. А практика говорит в защиту биологической школы Мичурина и продолжателя его дела академика Лысенко. Возьмите, например, Ленинские премии. Кто получил Ленинские премии за селекцию: ученые материалистического направления в биологии, это школа Тимирязева, это школа Мичурина, это школа Лысенко. А где выдающиеся труды биолога Дубинина, который является одним из главных организаторов борьбы против мичуринских взглядов Лысенко? Если он, работая в Москве, не принес существенной пользы, то вряд ли он принесет ее в Новосибирске или во Владивостоке".

Судьба моего директорства в Новосибирске была решена. Имея опыт борьбы, я осторожно относился к моим сибирским успехам, не без основания полагая, что они обоюдоостры, что, чем больше успехов, тем будет и больше обратных ударов. Поэтому, будучи директором в Новосибирске, я сохранял за собою заведование лабораторией радиационной генетики в Москве. Попеременно работал то там, то здесь.

Мое согласие стать директором института в Новосибирске в свое время вызвало бурю среди моих старых товарищей, сотрудников лаборатории радиационной генетики в Москве. Это было первое наше серьезное разногласие о задачах и путях развития генетики в новых, складывающихся условиях. Все они решительно высказались против моего участия в организации сибирского института. Им казалось, что время еще не пришло для серьезных акций. Счастье еще в том, что мы имеем лабораторию радиационной генетики, и надо, мол, сидеть тихо и работать по конкретным вопросам науки. В перспективе все они оставались в Москве, а я должен был перебазироваться в Новосибирск. Это трактовалось, как что-то вроде моей измены старой, многолетней совместной работе. Однако создание сибирского института явилось велением времени, и здесь могла открыться широкая дорога развитию советской генетики в целом. Я не мог пройти мимо такой возможности и звал их за собою в Сибирь. Б. Н. Сидоров, Н. Н. Соколов, В. В. Сахаров, М. Л. Бельговский, А. А. Прокофьева-Бельговская, М. А. Арсеньева написали даже шуточные стихи в 1958 году, посвященные их решительному отказу следовать за мною в Сибирь.