Первобытный менталитет - Люсьен Леви-Брюль

Прежде всего, как известно, первобытный менталитет полагает, что вылечить болезнь — значит одержать верх над вызвавшим ее колдовством с помощью колдовства еще более сильного. «Даже в самых простых случаях лингака (туземные лекари) вдалбливают в сознание веру в то, что, когда они дают лекарства, все-таки именно они, но не лекарства, являются причиной выздоровления. Благодаря присущей им силе лекари магическим образом воздействуют на болезнь, а не излечивают ее простым действием лекарств»[16]. Все это, по существу, представляет собой, пользуясь выражением мисс Кингсли, воздействие духа на дух. Если туземцы и приписывают какую-нибудь силу самим лекарствам, то она заключается только в том, что эти лекарства представляют собой переносчиков магической силы. А раз так, то как же могли бы туземцы иметь иное представление о лекарствах, которые прописывают им европейцы? Болезнь проистекает из-за наличия в теле зловредной силы; значит, излечение наступит тогда, когда «доктор» сможет выгнать ее оттуда. Когда, например, белый доктор врачует язву, для него само собой разумеется, что больной понимает более чем очевидную связь, существующую между перевязками, лекарствами и т. п., с одной стороны, и раной, которая должна быть санирована, локализована и залечена, — с другой. Но ведь на самом-то деле эта связь от первобытного менталитета ускользает, во всяком случае до того времени, когда он сам претерпевает изменения под воздействием длительных контактов с белыми. Безразличный к связи естественных причин с их следствиями даже тогда, когда достаточно было бы самого малого усилия, чтобы ее обнаружить, он не видит ее или, по крайней мере, не останавливается на ней: внимание его целиком и полностью направлено на иное. Естественные причины являются для него не действительными причинами, а всего лишь инструментами, которые могли бы быть и другими.

Вследствие этого туземцы охотно проявят желание подвергнуться длительному и сложному лечению, но не зададут себе вопроса, зачем от них требуется соблюдать процедуры. Они ничего в них не поймут, и часто из-за своего небрежного отношения к самым необходимым предписаниям будут повергать в отчаяние своих врачевателей. Для них предписания не имеют значения: излечение якобы должно случиться немедленно, даже и без них. Обычно они с охотой берут европейские лекарства, когда доверяют тому, кто их дает, потому что это их развлекает и потому что они считают их наделенными благодетельными мистическими свойствами. Это, однако, не означает, что они понимают их необходимость или даже полезность. «То, что немного обескураживает, — пишет работавший среди баротсе миссионер, — так это невозможность добиться от больных выполнения регулярных и длительных процедур, как терапевтических, так и хирургических. Многие оперированные исчезали на следующий же день после операции и возвращались только спустя четыре или шесть дней, с сорванными повязками и открытыми ранами. Счастье, что их крепкое здоровье делает возможным такие исцеления, которых никогда не добились бы в Европе»[17].

«Я остановил кровотечение (повреждение сонной артерии) и настоял на том, чтобы пациента доставили на станцию, однако его родственники на это не согласились. Я ухаживал за ним несколько дней подряд. Воспаление и опухоль уменьшились до такой степени, что он мог без большого труда говорить и есть. И разве не решили они однажды сорвать с него повязку? (Жители Замбези полагают, что наши лекарства должны действовать, подобно чарам, немедленно.) Когда я появился, обескровленный человек уже находился на грани смерти»[18]. «Туземцы проглотят все, что вы захотите, — говорит Жермон, — однако действие лекарства должно быть немедленным. Если вы станете говорить им о режиме, лечении, мерах гигиены, они не будут вас слушать»[19].

«Бечуаны, — писал Моффат, — страстно любят лекарства… Им неважно, что лекарственное питье может быть отвратительно до последней степени: даже приняв вонючую камедь, они оближут губы. Однажды я велел передать одному больному, который жил на некотором расстоянии, чтобы он прислал кого-нибудь за своим лекарством. Пришла его жена. Приготовив горькое питье, я отдал его ей, посоветовав давать его мужу дважды: на закате и в полночь. Лицо ее вытянулось, и она тут же попросила меня позволить ему принимать лекарство за один раз, потому что она боялась, как бы в полночь они оба не уснули. Я согласился… а она тут же проглотила питье! «Но ведь оно не для вас!» — воскликнул я. Она же совершенно спокойно облизала губы и спросила, не вылечит ли ее мужа то, что это питье выпила она»[20].

Истории такого рода, какими бы невероятными они ни казались, совсем не редки. «Доктору стоило большого труда удержать их на месте до тех пор, пока заживут язвы. Чернокожая клиентура отнюдь не ободряет любящего свое дело врача. Они станут глотать сколько угодно «маленьких пуль» (так они называют пилюли), но не будут обращать никакого внимания на остальное, что им предписано. Одна туземная девушка уронила на землю револьвер; раздался выстрел, пуля прошла сквозь ногу и застряла в ягодице с противоположной стороны. К счастью, там оказался доктор Лоз из Ливингстонии. Он перевязал раны и сказал раненой, что ей нельзя двигаться. Почти все мы сочли ее убитой. Представьте же себе удивление доктора, когда он, придя вечером проведать ее, встретил ее на пороге дома!»[21]

В Овамболенде «люди часто приходят к миссионерам издалека за лекарством; он спрашивает их: «На что жалуется больной?» Как правило, они отвечают: «Мне об этом ничего не известно. Меня лишь отправили за лекарством». По-видимому, туземцы считают, что миссионеры обладают какой-то панацеей, оказывающей действие в любом случае»[22]. У фан «вызывает большое удивление то, что белый врач попросту прописывает лекарство и не использует какое-нибудь пение, изгнание болезни или заклинания. «Ничего удивительного, что подобное лекарство не действует, — сказал мне как-то один чернокожий малый, немного понимавший по-французски, — ведь врач сказал только одно: «Глотай, грязный негр!» Ты же понимаешь, что это не дало результата…» Мы знались и дружили с одним жизнерадостным врачом, который, давая консультации и оперируя своих больных, всегда напевал какой-то веселенький мотивчик. «Это забавляет их», — говорил он. Темнокожие ему очень доверяли: «Этот врач, — сказал мне однажды один из них, — по крайней мере не такой, как другие! Он поет, словно наши фетишеры!» Если бы этот врач знал причину своей популярности, которой он так гордился и которую приписывал своему знанию!»[23]

В других низших обществах, живущих весьма далеко от упоминавшихся, не в большей мере понимают, в чем состоит терапевтическое или хирургическое лечение европейцев. Если этому лечению и следуют, то делают это по разным причинам, которые для врачей совершенно не ясны. Туземец не имеет никакого понятия, для чего на самом деле служат применяемые лекарства, да его это и не занимает. На островах Дружбы «один человек пришел к Томасу и попросил починить очки, которые ему некоторое время назад выдали со склада миссии. Они ему не подходили, говорил он, и тем не менее он проявил о них самую большую заботу: целиком намазал их кокосовым маслом»[24] (без сомнения, в знак уважения и почитания).

«На реке Мимика (голландская Новая Гвинея) туземцы… часто наносили себе довольно глубокие порезы нашими топорами и ножами до того, как научились правильно пользоваться их лезвием, но раны заживали с удивительной быстротой… Единственное неудобство происходило из-за того, что им нравилось снимать свои повязки, чтобы сделать себе из них украшения»[25]. Чигнел говорит то же самое относительно папуасов: «Трудно, иногда даже, я считаю, совершенно невозможно оказаться понятым этими людьми. К вам ходит человек с тяжелой язвой. Вы ее обрабатываете, накладываете повязку и велите ему непременно прийти завтра. Он все забывает или появляется в следующий раз по прошествии недели и заявляет вам, что, по его мнению, примочка не очень-то помогает… Может быть, папуасы полагают, что лекарство — это что-то вроде чар и что оно должно было бы подействовать немедленно»[26].

Конечно, их представление именно таково, и это без колебаний подтверждают другие наблюдатели. «Бедняги-пациенты были очень удивлены и раздосадованы тем, что Паттерсон не вылечил их с помощью чуда»[27]. На Борнео (Квала Капуас) «необходимо, чтобы лекарства помогали больным немедленно. Если получается именно так, значит, все хорошо, и люди благодарят Господа. Если же успех достигается не вдруг, то начинают сомневаться в доброте Бога»[28]. На Суматре у батаков «едва лишь миссионер Шрей раскрыл свой маленький сундучок, как все сказались больными и пожелали получить свое лекарство. Один кашлял, у другого оказалась лихорадка, третий жаловался на боли в членах и т. п. Каждый получил свое лекарство и ушел довольным. Однако они очень удивлялись, если болезнь не исчезала немедленно»[29].