Атомы у нас дома - Лаура Ферми

На вид Бруно совершенно не изменился. Он был все такой же красивый и веселый, будущее нисколько не страшило его. Словом, это был все тот же «щепок», которого мы знали в Риме. В Америке у него еще пока не было никаких перспектив я никаких определенных планов. Тем не менее он был совершенно спокоен и подшучивал над собой и над тем, что он «попал в переделку».

Возможно, такой одаренный человек, как Понтекорво, с его подкупающим характером и прочной репутацией неутомимого работника, имел все основания оптимистически смотреть на будущее. Вскоре он поступил научным работником в какую-то нефтяную компанию в Оклахоме. В 1943 году его пригласили в Англо-канадский урановый проект.

По дороге в Канаду он заехал к нам в Чикаго. И опять он был один, без жены и сына. Потом он еще раз приехал к нам в 1944 году, незадолго до нашего переезда в Лос-Аламос. Он сломал себе ногу, катаясь на лыжах в канадских горах, но это, по-видимому, его не очень беспокоило. Он проворно и даже не без грации прыгал, опираясь на костыли, и, казалось, был доволен, что привлекает к себе всеобщее внимание. В ответ на участливые расспросы он весело улыбался и прыгал еще проворнее. В Чикаго он приехал в командировку от Англо-канадского уранового проекта.

В Канаде Бруно прожил шесть лет. В начале 1949 года он перешел работать на английское атомное предприятие в Харуэлле. В конце 1948 года Понтекорво последний раз приезжал в Соединенные Штаты, и на этот раз вместе с женой. Они были проездом в Чикаго, и мы условились, что они придут обедать. Они опоздали, и Бруно расстроился из-за того, что они доставили нам лишние хлопоты. Марианна пошла что-то купить и на обратном пути в гостиницу заблудилась, объяснил он. Он очень ее отчитывал: должна же она понимать, что опаздывать неприлично. Он вызвал такси — а что он еще мог сделать? Бруно говорил не умолкая и, как всегда, старался шутить, но в голосе его ясно слышалась досада, а жена молчала.

Марианна была маленькая светловолосая женщина. Она выглядела необыкновенно молодо, просто не верилось, что у нее трое детей. Она сидела на краешке стула, и видно было, что она мучительно стесняется. Все мои попытки подружиться разбивались о ледяную скованность этой застенчивости. Она оттаяла только на одну минутку, когда я после обеда начала при ней складывать посуду в автоматическую судомойку. Тут ее ясные голубые детские глаза загорелись интересом. Я ужасно удивилась, когда уже после исчезновения семьи Понтекорво стало известно, что Марианна, как и сам Бруно, была членом коммунистической партии. Английские власти получили эти сведения из Швеции. Еще больше я удивилась тому, что в газетной писанине проскальзывали какие-то намеки на то, что жена Понтекорво будто бы играла в этом гораздо более значительную роль, чем думали раньше.

Когда до меня дошло, что означают эти намеки, я перестала сомневаться, что Бруно с семьей скрылся за «железным занавесом». Это подтверждалось всем; прослежен был весь путь, проделанный семьей Понтекорво: от Рима до Копенгагена они летели на шведском пассажирском самолете, из Копенгагена направились поездом в Стокгольм, из Стокгольма до Хельсинки в Финляндии — на самолете скандинавской воздушной линии. Установлено было, что во время перелета из Рима в Копенгаген у Бруно в руках был битком набитый портфель и что он требовал, чтобы его ручной багаж весом в двадцать фунтов оставили рядом с его креслом. В Стокгольме семья Понтекорво не поехала к родителям Марианны, к которым можно было доехать с вокзала за четверть часа на трамвае; даже не позвонили им по телефону. Кто-то показал еще, что младший сын Бруно сказал одному пассажиру в поезде; «А мы едем в Россию».

Понтекорво приехали в Хельсинки 2 сентября. Ни в списке туристов по Финляндии, ни среди возвращавшихся в Стокгольм самолетом следов Понтекорво не было обнаружено. Все остальные пути — по воздуху, морем или по железной дороге — вели в Россию. Один итальянский репортер летал в Хельсинки, надеясь разыскать еще какие-нибудь нити. Он поместил в итальянской газете «Иль Темпо» заметку о том, что в хельсинкском аэропорте Понтекорво встретила машина советской дипломатической миссии, которая отвезла их в морской порт. А в порту их дожидался пароход «Белоостров», который по расписанию должен был отойти в десять сорок утра, а простоял до пяти часов вечера и снялся с якоря, как только приехали Понтекорво.

6 ноября английский министр снабжения Страусс, выступая в палате общин, сказал о Понтекорво: «Пока еще у меня нет точных сведений о его местопребывании, однако я не сомневаюсь, что он в России».

Теперь уже мы с Энрико вынуждены были согласиться, что Бруно с семьей скрылся за «железным занавесом».

И тут мы задумались над двумя вопросами, которые невольно возникли у нас относительно Бруно. Что мы знали о его политических убеждениях? Мог ли он передать секретные сведения России?

Мы пришли к совершенно невероятному заключению — мы никогда не говорили с Понтекорво о политике! Нам были известны политические убеждения всех наших остальных друзей, и мы могли с уверенностью сказать, как они будут себя вести при тех или иных обстоятельствах. Но о Понтекорво мы ничего не знали. Он был для нас милый «щенок», страстный любитель спорта и всяких игр, у которого еще сохранились все замашки школьника, участвующего в спортивной команде. Он остался у нас в памяти таким, каким мы его видели последний раз в 1949 году в Базеле и на Комо, на двух очередных съездах физиков. В Базеле они вдвоем с Энрико проплыли целую милю по Рейну. В Комо они без конца играли в теннис. Это наши последние воспоминания о «щенке». Сколько мы ни старались, мы не могли припомнить никаких разговоров о политике, никаких споров о коммунистической или капиталистической системе.

На второй вопрос ответить было не менее трудно, чем на первый. Насколько было известно Энрико, Понтекорво никогда не был допущен к каким-либо важным секретным материалам. В Харуэлле он занимался исследованиями космических лучей и ни в какой секретной работе не участвовал. В прениях палаты общин 23 октября английский министр снабжения заявил: «В течение нескольких лет доктор Понтекорво очень мало соприкасался с какой-либо секретной работой».

Если Бруно был связан с «делом Фукса» (а такие предположения высказывались некоторыми газетами), то почему же он так долго медлил со своим побегом — с марта месяца, когда Фуксу уже был вынесен приговор, и до сентября? В Харуэлле Понтекорво любили, у него было много друзей. Никто не замечал в его поведении ничего необычного. Его итальянские друзья и родные, которые видели его летом 1950 года, говорят, что он был такой же, как всегда, веселый, беззаботный в течение всего своего отпуска, во всяком случае до последних дней августа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});