Армия, которую предали. Трагедия 33-й армии генерала М. Г. Ефремова. 1941–1942 - Сергей Михеенков

15 апреля генерал-лейтенант Ефремов мне говорил: «Товарищ профессор, сегодня будем пить чай с вареньем в штабе армии в Износках». Конечно, подобная перспектива при полном почти голодании уже в течение 7–8 суток казалась очень заманчивой, и мы были уверены в том, что это так и будет. «По прибытии в Износки нас ждет вознаграждение за все пережитое, – продолжал он, – хорошо отдохнем. Но после этого предпримем попытку взять Вязьму, уже с учетом допущенных ошибок» {28}.

К вечеру 17 апреля мы сконцентрировались в лесу, по мнению командующего, километрах в трех-четырех от 43-й армии.

Примерно в час ночи был дан приказ двигаться тихо, колонной по одному в направлении шоссе. Но когда мы туда пошли, то попали под интенсивный обстрел. Все залегли. Нас начали освещать ракетами, обстреливать из минометов, слышались крики приближавшихся немцев[174].

Героизм, проявленный бойцами в те минуты, был исключительный. Автоматчики, окружив командующего, отстреливались от наступающего врага. Когда кто-либо из них выбывал из строя, его место сразу же без всякой команды занимал другой. Непосредственной защитой группы командующего руководил Гамбург, погибший в ту ночь[175].

Ночь на 18 апреля была трагической для окруженной части нашей армии. Она понесла огромные потери и перестала существовать как организованное целое. Взрывом мины или снаряда меня контузило, и я потерял сознание. Очнувшись, пошел искать командующего. Кругом лежали убитые и тяжело раненные, брели в одиночку и группами солдаты и командиры. Одна из групп, к которой я присоединился, направилась лесами на восток. Через несколько дней нам встретилась группа бойцов и командиров. Они рассказали, что были свидетелями, как генерал-лейтенанта Ефремова ранило в область таза. Так как самостоятельно двигаться он не мог, то его переносили на примитивно устроенных носилках, что причиняло ему тяжелые муки. Состояние Ефремова быстро ухудшалось. Чувствуя, что он уже ничем не может помочь своим войскам, и не желая попасть тяжелораненым в плен, генерал Ефремов сказал: «Ребята, мое дело кончено, а вы продолжайте драться». После этого он выстрелил себе в висок[176]. Как мне стало известно впоследствии, труп командующего по приказу немцев перенесли в деревню Слободку и там похоронили. После освобождения этого района от фашистов останки генерала перевезли в Вязьму, где ему поставлен памятник.

Нашу группу, состоявшую из пяти человек, возглавлял комиссар отдельного минометного батальона тов. Лобастов. Мы подошли к реке Угре, которая уже разлилась. Начался ледоход. Решили использовать реку, чтобы по ней доплыть до города Юхнова, где находились наши войска. Стали строить плот. Для этого мы сняли с себя нижнее белье и, разорвав его на полосы, свили веревки. Ими связали бревна. В 11 часов вечера плот столкнули в реку, но, когда на него влезли, он погрузился, и мы оказались в ледяной воде, но все же поплыли. В пять часов утра плот перестал двигаться. Он застрял среди льда, и нельзя было его сдвинуть с места. Пришлось выбраться на большую льдину, но тут нас заметили с берега немцы и начали интенсивный обстрел. Все бросились в воду. Мы приложили огромные усилия, чтобы не утонуть. Это удалось, но мы остались без оружия, только в верхней одежде, насквозь промокшие. На нас были гимнастерки, шапки-ушанки, брюки и валенки.

В дальнейшем с нами произошло следующее. После обстрела мы поплыли туда, где находился наш плот, то есть где было мелко. Скоро нащупали под ногами почву, начали выбираться и, к счастью, нашли островок, метров 15 в диаметре. Там заметили воронку от снаряда и залезли в нее. Обстрел прекратился. Пять суток без всякой еды провели мы в этой воронке. По ночам собирали с нашего плота бревна, доски, соорудили маленький плот и по двое переплыли на другой берег Угры, где находился большой лес. Там собралась солидная группа бойцов. Наши многократные попытки перейти фронт были безуспешными, каждый раз мы теряли при этом людей. Стало ясно, что перейти через линию фронта не удастся и что надо двигаться в тыл на соединение с партизанами. Так как от недоедания мы продвигались очень медленно (делали километр или два в час), я предложил не останавливаться и ночью, но товарищи были настолько истощены, что решили отдохнуть еще и ночью.

И это было роковой ошибкой. Ночью нас, почти безоружных, окружили около 100 немецких автоматчиков, захватили и повели в лагерь военнопленных, который находился примерно в 5 километрах. В лагере скопилось около 500 раненых наших бойцов и командиров. Они были очень рады приходу русского доктора. Ведь их никто не перевязывал, раны гноились, все были в лохмотьях. На наших глазах были расстреляны два русских лейтенанта только за то, что они были политруками рот. Нам рассказали, что в лагере есть провокатор: «Бойтесь его, он высокий, в резиновых сапогах». Немцы не всех коммунистов расстреливали, но политработников и евреев уничтожали немедленно. Документы наши были уничтожены, но я не мог назваться под другой фамилией, так как мою многие знали, и изменил только имя и отчество. Я назвался Иваном Семеновичем. Жители Темкинского района до сих пор в письмах называют меня так.

Спустя два дня всех пленных из лагеря отправляли в Вязьму через станцию Темкино. Двигаться пешком я не мог: ноги опухли так, что валенки нельзя было снять, и их пришлось разрезать. Меня примостили на крестьянскую телегу. Когда колонна проходила в поселке Темкино мимо дома с надписью «Русский лазарет», меня сбросили с подводы и сказали, чтобы я остался в этой больнице. С помощью крестьянина (хозяина лошади) я пошел в больницу, а остальных погнали в вяземский лагерь. По-видимому, все мои товарищи там погибли.

Итак, я оказался в темкинской больнице, которая обслуживала русское население, в основном больных тифом. Главным врачом этой больницы состоял случайно попавший сюда советский патриот профессор Эдуард Львович Ромель, по национальности латыш (в настоящее время он работает в Москве). Пролежав в больнице два с половиной месяца, я физически окреп, подлечился[177].

Оставил профессор И. С. Жоров и другую редакцию своих воспоминаний. И эти, другие его воспоминания вызывают еще больше вопросов. Вот как, к примеру, профессор описывает эпизод гибели подполковника Гончарова-Малаха:

«Он был ранен в брюшную полость. Сразу упал. Винтовка выпала из рук. К нему подбежала медсестра Чистякова. Он отдал ей свои документы, отстегнул кобуру, вынул пистолет и сказал:

– Ребята, я выбит из строя. Вперед! Не задерживайтесь! – и тут же кончил жизнь самоубийством.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});